Шеррилин Кеньон - Танец с Дьяволом
Валериус разозлился на Мариуса, и вышвырнул его кошелек из окна. Мариус заставил другого раба собрать монеты, но три из них не были найдены. Зарек узнал о них лишь потому, что они ударили его по спине.
Зареку следовало вернуть деньги, но попытайся он это сделать, и Мариус избил бы его. Старший из братьев не переносил его вида, и Зарек давным-давно выучил, что от него следует держаться подальше.
Что до Валериуса…
Зарек ненавидел его больше всех. В отличие от других, Валериус хотел помочь ему, но всякий раз, когда он пытался, его ловили, и мучения Зарека только увеличивались.
Также как и остальные члены семьи, он ненавидел доброе сердце Валериуса. Лучше бы он плевал на Зарека, как и все, потому что в конечном итоге, Валериуса заставляли избивать его сильнее, чтобы доказать, что он не слабак.
Зарек, влекомый ароматом свежего хлеба, проковылял к лотку пекаря. Аромат был чудесным. Теплым. Сладким. От мысли о куске такого хлеба сердце забилось чаще, а рот увлажнился.
Подходя ближе, он слышал, как люди осыпают его ругательствами. Видел, как их тени спешат отойти подальше.
Ему было все равно. Зарек знал, насколько отвратителен. Ему говорили об этом с самого момента рождения.
Имей Зарек выбор, он бы тоже от себя сбежал, но так уж получилось, что он застрял в этом хромом, израненном теле.
Мальчик просто хотел бы еще и оглохнуть, чтобы не слышать звенящих в ушах оскорблений.
Зарек подошел к тому, что как он считал, было молодым мужчиной, склонившимся над корзиной с хлебами.
— Убирайся отсюда! — прорычал тот.
— Пожалуйста, господин, — сказал Зарек, опустив расплывающийся взгляд в землю. — Я пришел купить кусочек хлеба.
— У меня ничего нет для тебя, выродок.
Что-то тяжелое ударило по голове.
Зарек настолько привык к боли, что даже не вздрогнул. Он попытался протянуть торговцу монеты, но что-то ударило его по руке и бесценные кусочки металла выскользнули из ладони.
Отчаянно желая кусочек хлеба, который был бы свежим, Зарек упал на колени, чтобы поднять деньги. С колотящимся сердцем он шарил руками по земле, пытаясь их отыскать.
Пожалуйста! Он должен найти свои монеты! Никто никогда не даст ему еще, и неизвестно, когда Валериус с Мариусом поругаются вновь.
Он судорожно водил ладонями по грязи.
Где его деньги?
Где?
Он успел найти одну монетку, когда кто-то ударил его по спине чем-то, похожим на метлу.
— Убирайся отсюда! — Закричала женщина. — Ты отпугиваешь покупателей.
Слишком привычный к побоям, Зарек продолжал искать остальные монеты.
Но прежде чем он успел их найти, его сильно пнули по ребрам.
— Ты что, глухой? — Спросил мужчина. — Проваливай, никчемный попрошайка, или я позову солдат.
Эту угрозу Зарек воспринял серьезно. Последняя встреча с солдатами стоила ему правого глаза. Он не хотел терять последние остатки зрения.
Его сердце сжалось, когда он вспомнил свою мать и ее отвращение.
Но еще лучше он помнил реакцию отца, когда его вернули домой после солдатских побоев.
По сравнению с его наказанием, они проявили настоящее милосердие.
Если его вновь обнаружат в городе, неизвестно что с ним сделает отец. У него не было разрешения покидать поместье. Не говоря уже о трех украденных монетах.
Ладно, теперь уже одной.
Крепко сжимая ладонь, Зарек попытался убраться от пекарни так быстро, как позволяло его израненное тело.
Пробираясь через толпу, он почувствовал влагу на щеке. Мальчик стер ее и увидел кровь на руке.
Зарек устало вздохнул, ощупывая голову, и нашел рану над бровью. Она была не слишком глубокой, но достаточной для того, чтобы саднить. Примиряясь со своим местом в жизни, Зарек вытер кровь.
Он всего лишь хотел хлеба. Всего кусочек. Неужели это так много?
Зарек огляделся вокруг, пытаясь использовать слабое зрение и обоняние, чтобы найти еще одну пекарню.
— Зарек?
При звуке голоса Валериуса его охватила паника.
Зарек попытался побежать через толпу, обратно к усадьбе, но не успел уйти далеко: брат поймал его.
Крепкая хватка Валериуса обездвижила мальчика.
— Что ты тут делаешь? — потребовал Валериус ответа, грубо дергая Зарека за руку. — Ты хоть представляешь, что будет, если кто-нибудь из остальных обнаружит тебя тут?
Конечно, представлял.
Но Зарек был слишком испуган, чтобы ответить. Все его тело тряслось от ужаса. Все, что он мог сделать — это спрятать лицо от побоев, которые, как он был уверен, вскоре последуют.
— Зарек, — сказал Валериус голосом, полным отвращения. — Почему ты никогда не делаешь, так как тебе говорят? Клянусь, тебе должно быть нравится, когда тебя бьют. Зачем еще тебе поступать так?
Валериус грубо схватил его за поврежденное плечо и толкнул по направлению к усадьбе.
Зарек споткнулся и упал.
Последняя монета выскользнула из рук и покатилась по улице.
— Нет! — Зарек резко выдохнул и пополз за ней.
Валериус поймал его и рывком поднял на ноги.
— Что с тобой?
Зарек увидел, как расплывчатый ребенок схватил его монету и убежал. Голодная боль скрутила желудок. Он был абсолютно побежден.
— Я только хотел кусочек хлеба, — прошептал он дрожащими губами. Сердце застыло.
— У тебя есть хлеб дома.
Нет. У Валериуса и его братьев был хлеб. А у Зарека лишь отбросы, к которым не притронулись бы даже другие слуги и собаки.
Один единственный раз в жизни он хотел съесть что-то свежее, не тронутое другими. Пищу, в которую никто еще не плюнул.
— Что это?
Зарек сжался, услышав рокочущий голос, который всегда проходил сквозь него, как осколки стекла. Он отдернулся, пытаясь казаться невидимым для генерала, сидящего на коне, хотя знал, что это невозможно.
Этот человек видел все.
Валериус выглядел таким же испуганным, каким ощущал себя Зарек. Голос его задрожал, как случалось всегда, когда он обращался к отцу.
— Я…я…
— Что этот раб тут делает?
Зарек отступил от Валериуса, когда глаза брата расширились, и он сглотнул. Было очевидно, что Валериус пытается солгать.
— М-мы собирались на р-р-рынок, — быстро ответил он.
— Ты и раб? — скептически спросил генерал. — Зачем? Надеялся купить новую плеть, чтобы его бить?
Зарек молился, чтобы Валериус не вздумал лгать. Когда он пытался защитить его ложью, выходило только хуже.
Если бы только он сам осмелился сказать правду, но он давно выучил, что рабы никогда не говорят со своими хозяевами.
А ему, больше, чем кому бы то ни было, запрещалось обращаться к отцу.
— Н-н-ну… Я…
