Меня любил Ромео - Эль Вайра
Но как долго еще ждать?
Глава 25. Меркуцио
Смерть оказалась слаще гнева и добрее любви. Смерть — это совершенная легкость и одиночество, блаженство и печаль, всё как одно.
В своей последней вспышке ярости я пытался узнать у Ромео, какого дьявола он вообще сунулся между мной и Тибальтом.
— Я думал сделать лучше, — испуганно прошептал друг.
Лучше! О, он думал сделать лучше, господа!
— Было бы лучше, если бы Монтекки и Капулетти перестали цапаться, как паршивые псины, — прохрипел ему я. — Из-за вашей никчемной вражды я пойду червям на корм! Чума на оба ваши дома, слышишь? Пусть чума вас всех разразит!
Мой добрый и честный друг Бенволио пытался мне помочь, но это пустое. Потому что я покидаю себя, освобождаясь от плоти, и тянусь к свету, но задерживаюсь немного выше их голов. Их благословенных и проклятых голов!
Мой день продолжается, как это ни странно. Неужели небеса забыли про меня? Мир заботится только о тех, кто живет, а Меркуцио отныне не живет, если когда-либо и жил. Возможно, я был никем всё это время? И стоит ли тогда оплакивать свою жестокость и гордыню? Может и стоит, но я не могу.
Какая-то великолепная сила дергает мою ничтожную душу, направляя ее выше. Земля отступает, и я встречаю солнце. О, неужели я прощен? Но даже если так, я сам не могу простить им всем там, внизу, что они живут, а я нет.
Чума… О да, чума на Монтекки и проказа на Капулетти, черт их всех дери! Пусть гнев станет последним из моих грехов, но я не могу их простить, ведь это именно то, чего они заслуживают. И если небо не примет меня из-за этого, то тогда я…
Что ж. Тогда я просто найду другое место.
Глава 26.
Я бегу.
Мое и без того тяжелое платье становится почти неподъемным от пыли, а волосы лезут в глаза и рот, как бы я их не отплевывала. С меня стекает седьмой пот, но я стараюсь бежать быстрее. Ведь если Тибальт доберется до таверны раньше меня, непременно произойдет трагедия.
Вспомнив указания Бенволио, я спешу мимо кладбища и вскоре оказываюсь в сомнительной части Вероны. Черт, ну и куда дальше? К горлу подступает паника и верчусь на месте. Мне направо или налево?
Я выбираю право и бегу. Если всё верно, то у «Землеройки» я окажусь уже через два переулка восточнее отсюда. Только нужно быстрее.
Но когда ноги несут мимо старого убитого колодца, я слышу плач. Плачет ребенок, и мое сердце сжимается. Звук исходит из-за гнилой двери, ведущий в конюшню, и я ничего не могу с собой поделать. Приходится смениться курс и бежать на шум.
Дверь конюшни болтается на петлях. Я вхожу и оглядываюсь, пытаясь привыкнуть к полумраку и найти источник рыданий.
Ребенок забился в гниющий стог сена. Кажется, это девочка.
Матерь божья, это Виола!
Я спешу к ней и падаю на колени, а она вздрагивает и поднимает на меня полные ужаса глаза.
— Это ты, синь…
— Да, это я, милая. Зови меня Розалина.
Она бросается ко мне в объятия и рыдает еще сильнее, чем до этого.
— Что случилось, милая? — спрашиваю я. — Ты потерялась? Ты ранена?
— Потерялась и ранена, — хнычет она мне в плечо. — Блудницы пытались меня забрать.
Ужас скручивает мне желудок, когда я это слышу.
— Они связали мне руки, — продолжает Виола и отрывается от меня, чтобы продемонстрировать ободранные веревкой запястья, истекающие кровью.
Мой страх немедленно превращается в острую боль, и ищу край своей нижней юбки, чтобы оторвать кусок ткани. К счастью, это нравится Виоле, потому что она перестает отчаянно рыдать и теперь смотрит на меня с неким любопытством.
Но когда я беру ее руки в свои, она вскрикивает.
— Расскажи, почему эти… люди тебя забрали? — я стараюсь звучать мягче.
— Была ночь, и Себастьян кашлял. Я пыталась похлопать его по спине, как ты, но это не помогло.
На мгновение я замираю, пораженная ее наблюдательностью. Заметить и запомнить такую деталь — достойно похвалы. Я киваю и прошу ее продолжить.
— Я хотела налить ему воды, но кувшин был пуст и пришлось идти к колодцу за водой.
Я заканчиваю с повязкой, но не отпускаю ее маленькую руку.
— А там рядом как раз блудницы пили вино, — продолжает Виола. — Они позвали меня и сказали, что я была бы отличной блудницей, потому что я красивее их всех. Я им сказала, что мне десять, но они только смеялись и говорили, что в мире много мужчин, которые заплатили бы кучу серебра, чтобы со мной лечь.
О Боже. Либо меня сейчас вырвет, либо я шлепнусь в обморок.
— Пока они говорили, они как раз и связали мне запястья.
— А как ты спаслась? — спрашиваю я сдавленным от отвращения голосом.
Она делает глубокий вдох.
— Они привели меня в паб, где было много плохих женщин и мужчин, от которых пахло элем. Потом они поставили меня на стол и сказали, что отдадут тому, кто предложит самую высокую цену.
С этими словами Виола почти перешла на шепот, а в ее глазах начали скапливаться новые слезы.
— Там было громко, — бормочет она. — Много криков и смеха. Я там стояла, пока один калека не предложил за меня два золотых. Он едва мог ходить, поэтому одна из блудниц вытащила меня на улицу для него. Он поковылял к переулку, и она толкнула меня за ним. О, Розалина, я так испугалась! Он был старый и уродливый, и у него рука была корявая, и нога тоже. Когда блудница ушла, я чуть не упала в обморок от страха.
Она делает паузу, чтобы собраться, а я понимаю, что не хочу слышать о том, что произошло дальше. Но я должна. Потому что если мои самые страшные опасения подтвердятся, нужно срочно вести Виолу к целительнице.
— Что случилось потом? — мягко подталкиваю ее я.
— Потом калека ослабил веревки и сказал мне бежать.
— Бежать? — ошарашенно повторяю я.
— Да. Он сказал, что ему жаль, что он не может проводить меня до дома.
