Моя дурацкая гордость (СИ) - Эр Анастасия

— Да кому ты нужна, — он презрительно скривился и глянул на сестру, которая поддакнула:

— Размечталась.

Девицы заржали, Шереметьев позеленел:

— Извольте не дерзить, Елизарова, отвечайте на вопрос.

— Можно я за нее, как будущий муж? — я вскинул кулак и отставил стул на две задние ножки, покачиваясь. И все ждал, когда уже Елизарова удостоит меня вниманием.

— Вы свои штрафы уже заработали, Исаев, — рявкнул тот, — дайте другим.

— А у нас общие штрафы, — я поржал, — знаете, у мужа и жены все общее, кровать там, штрафы…

Псарь заржал, но притворился, что чихнул.

— Тишина в аудитории, Исаев, еще минус тридцать баллов, — надрывался Шереметьев, но мы вошли в раж. — Елизарова, не слышу ответа.

Елизарова громко вздохнула, всем своим видом показывая, как ее все достало.

— В случае угрозы я буду применять те знания, что получила на занятиях по боевой магии с первого по третий курс, потому что в этом году я ничего нового пока что не узнала, — отчеканила она.

— Из-за вас, Елизарова, Рубербосх лишается еще десяти очков.

— Исаев, ты что, правда собрался жениться на этой приблу… инквизской девке? — Ветроградов гадко фыркнул и обернулся к своим в поисках поддержки. Его дружки заулыбались.

Надо что-то сказать, думал я, надо одним махом поставить на место козлов (кулак сжался в кармане) и намекнуть Елизаровой, что ее мысль очень неплоха. Во всяком случае, мое желание регулярно снимать с нее трусы вписывалось в идею брака как такового. Муж же имеет право. И не только на трусы.

Хотя, честно сказать, я не представлял, что вообще могу жениться. В смысле, по-настоящему жениться, купить дом, завести счет в банке, таскать повсюду кольцо на пальце и все такое, понимаете. Попробовал прикинуть, каково это: приходить домой, как отец, например, после работы, жрать с женой (допустим, с Елизаровой) приготовленный ею обед, говорить о чем-то (Странник, о чем мои старики говорят вот уже тридцать с лишним лет?), потом трахаться и спать вместе всю ночь. Трахаться без всяких уговоров — это хорошо. Более того, это охуенно. Но в остальном, по-моему, мы будем мешать друг другу, я, например, люблю раскидать конечности по всей кровати, да и жарко вдвоем.

— Я подумаю над ее предложением. Еще уйма времени до выпуска.

Хьюстон с тихим стоном прикрыл глаза и лоб ладонью. И я понял, какого дурака свалял. Самый жалкий ответ из всех возможных.

Вчера ночью я перекладывал подушку и так, и этак, старался сосредоточиться на предстоящем матче, думать о том, какие возможности откроются, если мы победим (как в отношении Кубка академии, так и в отношении Елизаровой), но в голове болтались только обрывки остроумных ответов, которые я мог бы дать на вопрос Ветроградова. И которые придумал только что, а не несколькими часами раньше.

С утра я продрал глаза, вспомнил, что сегодня мы играем, и немного успокоился. Приятное адреналиновое волнение будоражило и даже вроде щекотало нервы.

За завтраком запихал в парней по порции овсянки и всего понемногу, что было на столе. Сам сожрал только кусок яичницы и больше не стал. Пока мы жевали, нам желали удачи, успехов, долгих лет жизни и здоровых детей, Маслова и Маркова предвкушали отменное веселье вечером, Елизарова обматывала вокруг шеи шарф и чирикала с Верейским. Студенты Виредалиса были верны себе и собирались обсирать обе команды с трибун, а Светка шепнула на ухо, что в качестве награды в случае победы меня ждет славная ночь. Но это я и сам знал. Что ночь в любом случае будет славной.

— Елизарова, — я подсел к ней перед тем, как увести команду в раздевалку, — ты будешь болеть за меня?

— Я буду болеть за команду Рубербосха, Исаев, — уточнила она и отвернулась, было, к Челси, а мне как никогда хотелось получить ее одобрение.

— Через пару часов я подарю тебе огнебол, — в порыве тупого вдохновения пообещал я и ощутил себя соплей в сахарнице.

— Не надо, — отмахнулась Елизарова, и я ушел ни с чем, потому что время подкатывало к одиннадцати.

В раздевалке я раздал последние пиздюли и выгнал всех на поле. Парни, видать, прониклись, потому что забивали годно, по огнеболу лупили со всей дури, а Тимур охранял кольцо как цербер. Я кружил над полем, высматривая огнебол, и наконец-то чувствовал себя свободным, впервые за последние пару недель.

— Прикрывай Клемчука! — проорал я Бакурину, и тот ринулся вперед. Ему все-таки пегаса бы порезвее, а играет неплохо.

Наши что-то пели, флавальехцы хлопали, стадион тяжело вздыхал и гулко ахал, как огромное голодное чудище, я приказал себе двигаться быстрее.

Соперники забили нам пару мячей и воодушевились. Я подавил желание выругаться на весь стадион.

И тут я увидел выигрышную комбинацию.

Кишки подпрыгнули разом, я пришпорил пегаса, пара секунд — и дело было сделано. Как леденец у ребенка отобрать, слишком легко.

Наши орали и топали, мы с парнями облетели стадион, как обычно, и приземлились. Поле начало заполняться людьми.

— Празднуем в общаге! — объявил я. — С нас по традиции угощение.

— Всем виски за наш счет! — надрывался Псарь, обнимая по очереди Хьюстона, Прогноза, Эмму и еще кучу народа, который попал под руку.

Милена и Злата визжали как резаные, перваки скакали, путались под ногами, где-то в толпе мелькнула Елизарова, Светка, еще пара хорошеньких пташек (их восхищенные взгляды доставляли почти физическое удовольствие).

Я решил отложить разговор с Елизаровой до того момента, когда температура в общаге поднимется до определенного градуса.

— Марк, за тебя!

— За капитана! За нападающих и за вратаря!

— За Рубербосх!

— Марк, выпей с нами!

— Ма-а-арк!

Голоса растворялись в очередном стакане виски, и мне, клянусь, начало казаться, что все эти девчонки, веселые и нетрезвые, не прочь лечь со мной в койку прямо сейчас. Не поддаваясь соблазну (я и сам выхлебал достаточно), я искал глазами Елизарову, потому что все еще хотел ее. Больше этих пташек. Больше всех. И виски освещал мне дорогу.

Ах да, эта дебильная привычка выражаться, как моя бабушка Элеонора, дает о себе знать, только когда я пьян.

Елизарову я нашел.

Она сосалась с Бакуриным.

Я даже не сразу понял, кто это с ней, и чем они заняты. Прищурился. Не глядя, отставил стакан с виски на ближайший стол и с неким подобием мазохистского удовлетворения смотрел, как Бакурин ее лапает, а Елизарова жмется к нему, даже на цыпочки привстала.

Шлюха.

Шлюха, бля.

Шлю-ю-юха.

Поди мокрая уже.

Кровь пульсировала в затылке, я глубоко вздохнул и медленно выдохнул.

Я боролся с желанием разгромить общагу подчистую, разбить бутылки с виски и выставить вон всех, даже студентов Рубербосха. Но это означало бы, что мне есть дело до того, с кем лижется Елизарова. А мне ведь было насрать. Просто неожиданно. Бакурин такая тряпка и ничем не выделяется, Елизаровой нравятся другие, она сама говорила, а этот хуже Корсакова.

Пока я решал, что делать, Бакурин взял Елизарову за руку, и они начали пробираться к выходу. Решение созрело в долю секунды. Сгоняв наверх за Скрыт-медальоном, я выбрался из общаги вслед за ними и услышал:

— Теперь я точно вылечу из команды. Но мне все равно. Ты так давно мне нравишься… и я так долго не решался это сказать. А сегодня, когда ты подошла, ну, поздравить, не сдержался… Прости, если вышло неожиданно. Поцелуй и…

Я завернул за угол. Елизарова улыбалась, Бакурин держался за ее ладонь, как домовенок за свою рубашку.

Жалкое зрелище.

— Ева, пойдем…

В кабинет, в чулан, в спальню. Ну давай, скажи это, Елизарова не дура, она все сразу поймет. И пошлет тебя нахуй. Как послала Пашкова и всех этих козлов.

— …пройдемся? До отбоя есть еще время. В общаге шумно, посидим во дворе.

— Там холодно.

— Мы что-нибудь придумаем.

Елизарова кивнула, и они свалили.

Я за ними не пошел, вернулся в кампус, снял с себя Скрыт-медальон. Тянуло блевать, несмотря на то, что я уже почти протрезвел.