Рыцарь и его принцесса (СИ) - Дементьева Марина

— Мы уйдём… далеко-далеко, в страны, о которых ты рассказывал, туда, где их власть не достигнет нас. В дикие земли, прочь от дома, всё равно куда, лишь бы с тобою…

— Магия повсюду. Сколько ни бежал, нигде не нашёл места, куда бы не дотянулась их власть. Они сами — воплощение силы.

— Так что же нам делать?!

— Нас нет. Есть ты и я, судьбы наши вились порознь, и так оно всего лучше. Я для тебя хуже любой невзгоды, и давно следовало мне уйти, но ты держишь крепче колдовства. Я не стану твоей погибелью, Ангэрэт. Подходит срок прощанью.

— Не говори так!

— Говорить не больше радости, чем слушать. Или по душе мне мучить тебя? Вернись!..

Но я уже бежала средь яблонь, и белизна ветвей призраками колыхалась надо мной. Куда бежала, от кого, зачем? По одному лишь детскому капризу, словно бы нелепой выходкой могла решить что-то или доказать. Джерард говорил о невозможности счастья и понимал в колдовстве и жизни уж верно более моего, но я слышала одно: он любит, любит меня. А значит, нет иных преград, прочь их, какое право имеют они вставать меж нами? Я бежала, и в гуле крови взбудораженное воображение слышало, как смеются сидхе.

*Бранвен — служанка ирландской принцессы Изольды Белокурой, героини кельтской легенды, положенной в основу известных рыцарских романов. Подала Изольде и Тристану кубок с любовным зельем, что стало причиной их страсти, а впоследствие гибели.

*Odi et amo — лат. "Ненавижу и люблю", стихотворение древнеримского поэта Катулла.

5

Я должна была уж пробежать невеликую рощицу насквозь, не говоря о том, что Джерард мог тотчас догнать меня. Положим, впрочем, что он не стал потакать капризам влюблённой дурочки и не погнался за нею или же последовал не спеша, ожидая, покуда образумится и возвратится сама, осознав бесполезность и даже вред ребячества. С этим расчётом я и пошла ему навстречу — так казалось. Разминуться было решительно негде, заплутать — немыслимо даже для человека, не привычного к одиночным прогулкам, каковым, вне всякого сомнения, и являлась пленница замковых покоев. Шла я молча, не окликая Джерарда, чтоб не показаться ещё большим ребёнком, но и не таясь, да и, во всяком случае для Джерарда, немыслимо было меня не увидеть.

С возрастающей тревогой я возвратилась на то самое место, где состоялся злосчастный разговор, но роща оставалась пустынна, лишь с холма долетали, едва различимы, отдельные выклики. Я растеряла остатки недавней спеси. Не затаился же он, как мальчишка, и не ушёл прочь, чтобы проучить меня! Что бы ни происходило между нами, Джерард никогда не подвергал меня и призраку опасности и решительно не мог поступить столь безответственно. Так в чём же дело?

Первой мыслью было: а ведь я и впрямь столь рассеянна, что могу пройти мимо человека, будучи уверенной, что передо мной — пустое место! То-то будет смеху, когда выяснится, что и Джерарда я одарила подобным "вниманием", а он, не без причины сердясь, промолчал, предоставив своей подопечной волю продолжать путь в одиночку, следя за нею издали. Во-вторых, я попросту порадовалась встрече.

Эта молодая совсем женщина, лет двадцати, показалась мне весьма приятной и отчего-то сразу расположила к себе, ещё прежде, чем заговорила. Да и сама она, как видно, ничуть не обиделась вторжению в своё одиночество и располагающе улыбнулась, указывая на яблони; широкий рукав при этом открыл белизну тонкой руки:

— Отчего им не цвести круглый год?

Я поддержала разговор, хоть он показался бы и странен в иное время, но помалу уходящее из мира волшебство Бельтайна ещё витало в воздухе, и далёкое казалось близким, невозможное — единственно верным, и на всякий вопрос находилась разгадка. Обычно застенчивая, я не испытала смущения, заговорив с незнакомкой, но лишь приязнь к ней и некое необъяснимое доверие, словно эта девушка, бывшая немногим старше моих лет, являла собою воплощение неизъяснимой силы и знания, единое прикосновение к которому уже стоило почитать за великое счастье. Да, воистину магия Бельтайна на всё набрасывала чудесный покров, сквозь который простое казалось великим!

— Мы не на Острове Блаженства, — промолвила я.

Испытанная грусть сказалась в ответе, но, как видно, слова мои пришлись женщине по нраву, потому как она улыбнулась ещё сердечнее, точно бы встретила во мне добрую знакомую и сорадовалась в беседе общим переживаниям и думам.

— О да. И всё же во всяком краю сыщется своя прелесть. Даже там, где вовсе нет тепла и солнца, и никогда не зацвесть яблоням…

Я обернулась туда, где не совсем ещё стихло веселье, и спросила: почему бы девушке не присоединиться к празднующим?

— Увы, для меня там чересчур жарко.

Вопреки словам, по её тону не сказать было, чтобы она так уж огорчилась этому обстоятельству.

Её пышные и длинные волосы были заплетены в косы на старинный манер, но, пусть незнакомка явно не следовала моде, причёска эта смотрелась на ней весьма мило, и того больше красил её венок из ветвей цветущей яблони. Второй молодая женщина держала в руках, и я спросила, для кого она сплела его.

— Муж ждёт меня, — отвечала она, глядя в сторону, где, как я поняла, был северо-запад.

Внезапно остро пробудившееся женское сострадание понудило поступиться вежливостью, ведь с моей стороны являлось не слишком прилично пытать о подобных вещах впервые встреченную. Просто в тот миг супружество казалось для меня чем-то сродни болезни и заключения… невзгодой, бывшей тем и другим вместе; и мужья должны быть непременно навязанными и ненавистными, а жены — притесняемы ими и несчастны: стало быть, и в мыслях не явилось, что у безымянной встречницы может оказаться иначе.

— Он суров?

Я сказала и смутилась, уразумев, что едва ли чванливый ревнивец позволил бы молодой красавице-жене одной гулять в Ночь Костров, а жена, заполучив глоток свободы, уж наверное, побежала плясать с пригожими удальцами, а не бродила бы, издали любуясь чужим весельем, думая о далёком супруге.

— Суров? — откликнулась она. — Со своими врагами. А я не враг ему.

Незнакомка беспечно рассмеялась, а я подумала: как, должно быть, она любит своего мужа! Разве так бывает? Наяву, не в сказке?

— Отчего же он не здесь? Или веселье ему не по нраву?

— Он на войне.

— Но ведь нынче мир!

Я удивилась её словам, а она посмотрела на меня странным и глубоким взглядом.

— Мира нет. Незримая война длится вечно. Так должно.

Странный ответ смутил спокойствие, и, в попытке вернуть простоту и незыблемость мира, я спросила, как не страшно ей ходить без защиты, ведь могут сыскаться охотники обидеть одинокую женщину.

Она развеселилась моей осторожности:

— Обидеть меня не так уж просто! — И, вдохнув аромат венка, мимолётно посетовала: — Жаль, скоро увянет…

Воздух светлел, темь ночи растворялась в нём. Моя собеседница протянула руку, точно стремясь достичь до струящегося с востока света, ещё серовато-блёклого. К предметам возвращались очертания, цвета и тени, и я увидела тогда, что незнакомка одета богато, хотя не вычурно и несколько своеобразно, что за наружностью её кроется некая тайна, и, появись она в Таре, не осталась бы незамеченной. Платье на ней было цветное, тёмного и сочного оттенка, вероятно, синего: сумерки ещё подменяли и смешивали краски, и ясно различалось лишь чёрное и белое.

Мы обе с сожалением провожали уход Бельтайна. Холм обезлюдел до будущего лета, празднующие разошлись, и почти не слышно было голосов и вовсе — песен. И в бредущих мимо нас ничего не осталось от тех мистических существ, что казались духами, танцующими среди огней, возрождёнными героями саг. Просто люди, утомлённые бессонным разгулом и спешащие к повседневности забот.

Беспокойство всё возрастало. Где же Джерард? Ведь минуло уже достаточно времени. Если он думал меня проучить, ему это вполне удалось.

От внимания встречницы не укрылось моё волнение.

— Твой спутник совсем близко, и напрасно ты думаешь о нём хуже, чем есть, ведь он ни на минуту не покидал тебя.