Рыцарь и его принцесса (СИ) - Дементьева Марина

"Дочери"! Мачеха порядком времени не называла меня так, с тех пор, как поняла, что со мною можно не церемониться.

Аккуратно подогнув рукава как всегда великолепно смотрящегося на ней платья, Блодвен растирала меня мягкой тряпицей и делала это сосредоточенно-бережно, как хорошая служанка. Едва ли мачехе понравились бы такие мои мысли.

В последний раз окатив меня чистой водой, она осторожно выжала мои длинные волосы, с которыми всегда было довольно мороки. Потемневший от воды жгут она промокнула мягкой материей, свернула и подколола, а меня заставила подняться и укутала в простынь, успев окинуть перед этим взглядом своих безмятежных глаз.

— Ты стала совсем женщиной, Ангэрэт, — промолвила Блодвен. — Красивой женщиной.

Я не поверила собственному рассудку. Это говорит мне она, моя мачеха, всегда так кичившаяся своей красотой и ненавидящая падчерицу за нелестное сравнение с Гвинейрой?

— Ты очень великодушна, Блодвен.

— Прошу, не называй меня так, — ровно улыбнулась она. — Ведь я — жена твоего отца, а значит ты мне всё равно что родная дочь.

"Не поздно ли ты вспомнила об этом? — неприязненно подумала я, ничего не ответив на щедрое предложение мачехи. — И какой невзгодой обернётся для меня твоя беспримерная ласка?"

Вежливо оставив без внимания моё молчание, мачеха принялась беспечно болтать о нарядах, перебирая содержимое сундуков. Многие платья я видела впервые, очевидно, мачеха пошла в своём стремлении приручить падчерицу ещё дальше, расщедрившись настолько, что поделилась своими прекрасными нарядами.

— Нынче твоё шестнадцатилетие. — Мачеха вздохнула с мечтательной улыбкой, но глаза оставались холодными и пустыми. — Как бы я хотела вернуться в дивную юность! Невозвратное волшебство, майская пора: мечты, любовь и свежесть…

— Растоптанные мечты, невозможная любовь и сорванная грубой рукой свежесть. Так будет верней, — отрывисто и зло возразила я ей, по приступке выходя из бадьи.

Блодвен, казалось, была немало удивлена тому, что падчерице известны другие слова помимо "да", "нет", "благодарю". Однако она твёрдо постановила держаться избранного поведения и немного скованно рассмеялась.

— Откуда такие мрачные мысли в этой юной прелестной головке? — Она усадила меня перед огнём, взяла гребень и принялась осторожно, по пряди, расчёсывать волосы. — Нынче ты королева надо всей Тарой, Ангэрэт.

— Верно ли понимаю, что вы уже избрали мне "короля"? — безразлично спросила я, позволяя ей делать со мною всё, что заблагорассудится.

— Ах, Ангэрэт, но ведь всякая дочь должна быть покорна отцовскому слову, разве не так? А ты всегда была послушной дочерью и знаешь, что отцу лучше известно, что будет хорошо для дочери. А если при этом дочь содействует преуспеянию своего отца и благодетельствует многим людям, разве не должна она гордиться этим и радоваться этому? Женщина без мужчины — всё равно что вьюнок без опоры. Можно даже не любить мужа, но в детях непременно найдётся утешение. Женщина не может не любить своих детей… — Она твердила это, как засыпающий монашек молитву, и водила гребнем, точно вплетала мне в волосы навязанные мысли.

Я почти не слушала её затверженные сентенции. Всё уже решено, к чему эти заискивания? И, если я не буду принадлежать Джерарду, для меня всё едино, кто будет владеть мною. Рассудив подобным образом, не так уж сложно прослыть почтительной дочерью, пекущейся о благе семьи, своим браком утверждая отцовскую власть.

В первое мгновенье показалось, что Блодвен — колдунья, умеющая подслушивать мысли. Во второе — известие о скором супружестве подействовало на меня настолько сокрушительно, что я вслух проговорила то, о чём следовало молчать до гробовой доски. На деле же всё оказалось странным совпадением: Блодвен зачем-то вспомнила о Джерарде.

— Тот молодой наёмник из земель, что за морем… — Блодвен прикусила алые губы, точно бы силилась припомнить имя, но отчего-то я решила: мачехе оно прекрасно известно. И, скрывая внезапное презрение к мачехе, решила подыграть:

— Его зовут Джерард.

— Ах, вот как… — словно рассеянно протянула Блодвен. Её белые руки, руки легендарной жены Тристана*, то сминали, то разглаживали ткань вынутого со дна сундука блио*, а в затуманившихся глазах впервые промелькнул отблеск человеческого чувства. Я наблюдала за нею с холодным и каким-то не по-хорошему зрелым любопытством; высокомерная, благочестивая и жестокая ко мне мачеха выглядела нынче моим кривым отражением: робеющая всего впервые полюбившая девчонка, у которой на языке вертится сокровенное имя, о котором д`олжно молчать и которое так рвётся быть произнесённым. — И что он? — с подавленным вздохом решилась она наконец.

Я подошла и подняла блио, ещё немного, и его будет не спасти. Мачеха вскинула на меня глубокие глаза, в которых уже не осталось безмятежности.

— Кажется, с утра был здоров, — ответила я с ленивой безразличностью, испытывая одновременно отвращение и приятный жар от того, что после долгих лет утончённых издевательств уже в моей власти немного помучить мачеху. И невольно вспомнила последний взгляд Джерарда, глубокий и мятежный; он прежде меня знал, что моему девичьему житью вскоре вскоре будет положен предел. Вспомнила и тотчас поспешила забыть.

Я никогда не была разговорчива, тем паче с отцовской женой, и Блодвен поняла, что не сумеет многое вызнать, но не прекращала попыток.

— Помнится, у него семья в Альбе?

Мне было доподлинно известно, что Блодвен не может ничего "помниться", ведь никому, кроме меня самой, Джерард не поведал о себе и пары слов. И едва ли Блодвен интересовало число братьев и сестёр наёмника или, скажем, всё ли благополучно у его матушки. Что ж, предоставлю мачехе желаемое.

— Невеста, — невинно объявила я, со злой усмешкой прибавив про себя: "Семь".

— Вот как… Что же, вы немало дней проводите вместе. Что он за человек? Это не праздное любопытство, видишь ли, я хотела б убедиться, что мы вверили твою безопасность в надёжные руки…

Мачеха сама давала мне возможность хорошенько проучить себя.

— Отец платит ему не за тем, чтоб я его узнавала. Наёмник делает то, на что лучше всего пригоден, прочее меня не заботит.

— Значит, он никто для тебя?

Я пожала плечами, позволяя мачехе прикладывать к моей груди разноцветные ткани.

— Это было решение отца, не моё. Я подчинилась… Кажется, алое мне не к лицу.

— Да, для алого ты слишком бледна… И всё же он… интересен.

— Имеешь в виду те ужасные россказни о нём? Не удивлюсь, если по меньшей мере половина из них — сущая правда.

— В самом деле?.. — взгляд Блодвен блуждал. — А мне, было, почудилось… Нет, пустое, теперь я стыжусь своих подозрений.

— Нет, продолжай, о чём ты?

— Мне показалось, что между вами… Нет, вздор!

— Разумеется, вздор, — подтвердила я как могла хладнокровно. — Он делает своё дело, а мне остаётся сносить присутствие чужака. Во всяком случае, раз уж меня вскорости выдают замуж, полагаю, уже в обязанности супруга вменят обеспечивать мою защиту. А Джерард, недурно заработав, вероятно, возвратится в Альбу… к невесте. Она достаточно ждала его… Блодвен! Ты уколола меня!

— Ах, прости… Булавка вывернулась. Это платье тебе ещё велико. Кажется, я забыла прихватить нужный гребень…

Гребней было предостаточно, знать, то была первая сходу изысканная Блодвен причина. Я медленно прошлась. Кому сделала больней: мачехе или самой себе?

— Я не знал признанной красавицы, твоей матери, с которой тебя все равняют, но едва ли возможно быть красивей.

Я похолодела, оборачиваясь рывком. Дверь в смежные покои была отворена, и Джерард стоял в проёме, в свойственной ему несколько развязной манере склонившись плечом к дверному косяку. Однако нынче расслабленная поза не могла обмануть моего зрения. Джерард был взведён, как лук, на который, согнув крутой дугой, набрасывают тетиву.

Болезненная слабость разливалась по телу, и сердце колотилось, точно в припадке. Я едва хранила лёгкую видимость самообладания.