Не открывайте глаза, профессор! - Лея Болейн
Мысленно я хихикнула. Время близилось к вечеру, было душно, аттестация продолжалась с самого утра, немудрено утомиться. Вот и седовласая преподавательница прикрыла глаза… Никто не смотрел на меня в этот момент, и я решилась. Медленно-медленно задрала подол платья, извлекая карманный толстенький справочник патологий. Аккуратно, стараясь совершать минимум движений и вовсе не издавать никаких звуков, положила книжечку на колени. Так… что там у нас с печенью в случае жировой дистрофии, будь она неладна?
Ага, ага, аг-га-а-а. Нарушается процесс окисления жирных кислот в гепатоцитах, в результате чего они начинают активно накапливать жир… Так и напишем.
— Матильда?!
Голос Мортенгейна буквально кольнул меня между лопаток. Шэд, будь оно всё неладно! Он же только что сидел в центре аттестационного стола…
Видеть мою шпаргалку профессор не мог. Неужели услышал подозрительный шелест страниц?!
В этот самый момент Двар замолчал, и вдруг в аудитории воцарилась полная, какая-то невероятно подавляющая тишина. Слышно было только, как сладко похрапывает министерский работник.
…и не только он.
Голова седовласой дамы с негромким глухим стуком упала на стол, блондинка пристроила голову на её плечо, болтливый душевед попытался улечься на плече Мортенгейна, не заметив его отсутствия. Я огляделась — Дварил и все остальные тринадцать моих однокурсников крепко спали. У темноволосой Линни изо полуоткрытого рта даже стекала ниточка слюны…
— Что происходит?!
Светильники, развешенные по стенам, медленно гасли, погружая аудиторию в полумрак. Вспомнилась детская колыбельная, которую очень любила мама, одновременно успокаивающая и пугающая, заставляющая маленькую Тильду зажмуриваться и вжиматься в подушку:
Тише, тише, гаснет свет,
Никого на свете нет,
Ты навечно в этом сне
С тишиной наедине…
— Все… спят, — я хотела развести руками, но в этом не было никакого смысла.
— Морфели, Шэд их побери. Они же боятся…
Голос Мортенгейна разнёсся по аудитории, я обернулась к нему в жалкой надежде на то, что уж он-то, несомненно, сейчас сам и объяснит, а что же тут происходит, но профессор вдруг пробормотал «Боятся, боятся…» — и опустился на колени, а потом и вовсе на пол, мягко, медленно, подложив под щёку ладонь.
— Профессор…
Преодолев замешательство, граничащее с подступающей паникой, я сползла со стула и легонько потрепала его по бедру. Потом очень даже с силой потрепала. Потом по плечу. Достала из внутреннего кармана ампулу с зельем для голоса, сделала глоток. Кажется, болтать с профессором Матильде Вэйд сегодня всё равно уже не придётся, а сипеть и хрипеть — радости маловато.
Мортенгейн спал, во всяком случае, дышал, и выражение его лица было вполне безмятежным — преумилительное в других обстоятельствах зрелище, если бы не ещё восемнадцать крепко спящих безо всякой видимой причины человек. Пожалуй, бежать пора, со всех ног — за помощью…
…приоткрытое окно внезапно захлопнулось с оглушительным стуком, словно находящийся в комнате невидимка с яростью хлопнул оконной рамой. До двери было с десяток шагов, а у меня чуть ли не ноги отнялись. Если бы только Мортенгейн находился в сознании!
Почему я-то не сплю?! Я опустилась на пол рядом с профессором — и он моментально обхватил меня рукой, притягивая к себе, но не проснулся, задышал ровнее и глубже. Испытывая острое желание пнуть его туфлей куда-нибудь в самое мягкое и чувствительное, я стала оглядываться и приглядываться. Так, уважаемые злодеи… кем бы вы ни были, вы победили, все спят, и я тоже сплю, что же дальше? Ну же, действуйте, проявите себя! Кто вы?
Несколько минут было тихо, ничего не происходило, насколько могла я судить. Потом мне показалось, что от волнения и напряжения у меня что-то случилось со зрением… я по-прежнему ничего нового не видела, но воздух чуть уплотнился… и двигался. Это выглядело так, будто в разных уголках аудитории одновременно слабо завращались самопроизвольно закрутившиеся и, увы, разумные смерчики. Если всматриваться до рези в глазах, можно было обнаружить, что у них есть узкий и острый хвостик с одной стороны и более широкая голова-воронка — с другой. Впрочем, сравнение со смерчами было не совсем верным, иллюзия вращения создавалась из-за движения воздуха. Скорее, это были парящие прозрачные черви.
Те самые «морфели»? Которые боятся… ах, что же ты так не вовремя отключился, мой дорогой профессор, ведь я же совершенно ничего в этом не понимаю! Кроме одного: надо бежать отсюда сломя голову и сверкая пятками. Вся эта ваша «экзотика», проще говоря, преследующая вас нечисть, к которой у меня сегодня отчего-то обнаружилась странная устойчивость, ничего хорошего ещё ни разу не хотела.
Я попыталась высвободиться из объятий спящего профессора — куда там! Он прижимал меня к себе так крепко, как тонущий хватался бы за единственную доску, явившуюся ему в пучине шторма и хаоса. А между тем материализовавшиеся, точнее, проявившиеся из воздуха «черви» вовсе не стояли — точнее, парили — на одном месте. Довольно шустро один из них подплыл, извиваясь всем своим прозрачным бесцветным телом, к «министерскому хрену» и — меня чуть наизнанку не вывернуло — буквально присосался к его седовласой лысеющей макушке. И тут же стал плотнее, налился не цветом даже — розоватым переливчатым сиянием.
Это что же, вот эта неведомая невидимая дрянь… она его жрёт, что ли?!
Я на мгновение представила, как одна из этих «пиявок» подплывает к нам с профессором, метя мне в лицо прозрачными зубами, снова безуспешно попыталась высвободиться от стальных мортенгейновых объятий, развернулась к нему и зашипела в лицо:
— А ну просыпайтесь! Немедленно!
— М-м-м… — пробормотал Мортенгейн, и хотя на его лице всё ещё была повязка, явно и не собирался открывать глаза.
— Просыпайтесь, кому говорю!
— Тш-ш-ш… — словно укладывая неугомонного ребёнка, продолжал что-то невнятное и умиротворяющее бубнить себе под нос профессор. — Тсс-с-с…
Видимо, сила дуплиша давала возможность сопротивляться мороку, но всё же её было ой как недостаточно.
А между тем один из червей уже подбирался к нам.
— Про-сы-пай-тесь! — я, уже не стараясь делать это незаметно, затрясла профессора, как молодой игривый пёс — тряпичную утку. — Чего боятся морфели, ну?! Чего они боятся?!
— Прекрати…те хулига… нить, — почти внятно произнёс профессор и попытался перевернуться на другой бок. Я навалилась на него всей своей хилой массой, чтобы удержать.
— Чего боятся морфели?!
— У-у-у, неугомонная… — Мортенгейн замахал руками, будто я была огромным назойливым комаром, а он — подвыпившим гулякой, мирно почивавшим в тёплой уютной луже у любимой таверны. — Вы так не
