Сбежать от зверя. Прощение - Анна Григорьевна Владимирова
10
Я видела Тахира во сне. Долго звала, и он пришел. Но не подходил. Стоял у стены, пока в палате суетились врачи, и молчал. Помню, что мне не становилось лучше. И когда надежды почти не осталось, он вдруг все же приблизился к койке и положил руку на живот.
И боль стихла.
Я вздохнула глубже… и почувствовала ладонь на животе. Тяжелая, горячая… Сердце забилось чаще, и я задохнулась от радости… Только, опустив взгляд, обнаружила спящего Стерегова. Он сидел на стуле, уложив голову на одну руку, а вторую положил мне на живот.
Я дернулась от него как ошпаренная. Он подорвался следом, крепко матерясь. И мне снова стало плохо.
– Ляг, мать твою! – взревел он, рывком придавливая меня к кровати и возвращая ладонь на место. – Это единственное, что вчера помогло!
И правда. Стоило мне выпрямиться и протолкнуть воздух в легкие, пережидая спазм, и боль внезапно отступила.
– Я теряю ребенка? – прохрипела я, облизав пересохшие губы.
Он сунул мне стакан воды, устало опускаясь на стул:
– Никого ты не теряешь, – хмуро прохрипел он. – Перестань дергаться…
– Перестань дергать, – вздохнула я глубже. – Где Катя?
– Сказала, утром зайдет.
Он хмуро щурился, смотря на противоположную стенку, а я смотрела на его профиль и совсем уже ни черта не понимала.
– Что ты делаешь, Михаил?
Он только шумно втянул воздух и зло усмехнулся, продолжая пялиться перед собой.
– Да, по-идиотски выходит, – вдруг заключил, удобнее устраивая руку у меня на животе.
– И что ты планируешь теперь? Ах, да… защищать меня от Тахира… Самому не надоело?
– Действительно, может, прибить его уже? – зыркнул он на меня недовольно.
– Что с тобой? – проигнорировала я его бессильную злость. – Чем ты болеешь?
– Не твое дело, – огрызнулся он.
– Ты сидишь со мной в палате, не спишь, не ешь, держишь руку на моем животе… а дело не мое, да?
– Хочешь поближе меня узнать?
Усмехался он, а я видела – ни черта ему не было хорошо от того, во что он сам себя втащил, связавшись со мной.
– Как я должна была тебе помочь?
Он снова замолчал надолго, и я уже подумала, что нужно бы держать тапку всегда наготове, когда он вдруг грустно усмехнулся:
– Мой лечащий врач предположил, что искренние отношения могли бы смягчить симптомы мутации.
Тут у меня в горле застряло много грубых слов, чтобы описать его «искренние» отношения, но со Стереговым это было бесполезно. Еще раз поругаться до его и моего срыва – это все, что мне светило. И я решила не обращать внимания.
– Что-то пошло не так, – усмехнулась я.
– Это точно, – широко улыбнулся он. – Да, я… инвалид не только по части звериной ипостаси, но и отношений с женщиной.
– Объясни, что с тобой, – напомнила я.
– Надо мной ставили эксперименты, Марина… – посмотрел он мне прямо в глаза. И столько в его собственных вспыхнуло жгучей ненависти и боли, что я вжалась в подушку, ежась. – Да, мою жизнь никто не обязан жить, да и просто так ее не живут. Просто оборотни уж слишком предсказуемы. На этом нас и ловят те, кто не обременен животными инстинктами. – Он немного помолчал, будто прислушиваясь к ветру за окном. – Я остался сиротой весьма банально для нас – отец задушил мать из-за своей одержимости, едва я научился говорить. А четырехлетний ребенок не может себя защитить. Вот я и попал, куда засунули. – Говорить ему было тяжело. Он снова ненадолго замолчал. – Несмотря ни на что, жизнь долгое время казалась мне обычной. Я рос с другими оборотнями-детьми, как в колонии. Мы, в общем-то, и вели обычную жизнь детей, потом подростков. Только у обычных детей не бывает боли от экспериментальных инъекций. Но мы и с этим жили. Делали ставки: кто заорет первым, тот и проиграл. А вид опустевших коек стал обычным делом…
Показалось, что в очередную паузу он вспомнил каждого, чья койка опустела. И это выглядело слишком невыносимым даже для него. Михаил прикрыл глаза, болезненно хмурясь:
– …А потом я сбежал. Лет в двадцать. Убил всех, до кого смог дотянуться.
– И теперь ты убиваешь других, – прошептала я. – Я же видела тогда.
– Да, – пожал он плечами, возвращаясь ко мне взглядом. – Я же говорю, Марина, звери – они предсказуемые. Я буду убивать любого, кто поднимет голову и решит, что я ему по зубам.
– И Тахира?
– Ну, Тахира ты выкупила, – попытался он вернуться в образ прежнего Стерегова. – Хотя да. Я хотел его убить.
– За что?
– Он забрал тебя, уверен, что и допросил. А еще – я его боюсь. Как никого другого.
Я скосила глаза на его руку на моем животе под одеялом:
– Почему боль проходит?
– Откуда мне знать? – И он убрал руку.
Боль не вернулась. Я настороженно пошевелилась и приподнялась на руках, но тут в палату вошла Катя:
– Как дела? – сразу спросила.
Выглядела очень бледной, даже волосы, казалось, перестали так ярко гореть. От прежней красавицы осталась только тень.
– Почему ты не сказала мне? – глянула на нее исподлобья.
Катя зыркнула зло на Стерегова:
– Чтобы ты не попала сюда вот при таких обстоятельствах, – обвела она палату взглядом и остановилась на Михаиле. – Но этот тупоголовый преступник решил тебе сказать все!
– Потише, рыжая, – с угрозой в голосе поднялся Стерегов. – Я все еще преступник, да, и если ты не захлопнешь рот…
– Миша, не надо, – подала я хриплый голос, и Стерегов, глянув на меня, сцепил зубы.
Катя не придала значения – прошла ко мне и принялась изучать показатели.
– Катя, что со мной? – устало спросила я, косясь на Стерегова.
Он демонстративно вернулся на стул и сложил руки на груди, отказываясь оставить нас одних.
– Марин, слишком много нервов, – взялась она за капельницу. – Поэтому не говорила. Ты еще больше будешь сомневаться, дергаться от безысходности. Что, собственно, сейчас и происходит…
– Он кладет руку на живот – и боль проходит, – кивнула я на Михаила.
– Тепло снимает спазм, – пожала она плечами. – Можно попробовать теплую грелку.
– А еще она обнималась недавно с твоим волком, – вдруг вставил Стерегов, и рука Марины вздрогнула на колесике капельницы.
Но она быстро взяла себя в руки, игнорируя Стерегова.
Чего нельзя было сказать обо мне. Я даже не попыталась скрыть эмоции, ловя ее взгляд своим.
– Не слушай его, – процедила Катя. – Тахир просто у
