Ведьмин костёр: обожжённые любовью - Татьяна Геннадьевна Абалова
– Деревню Утятино на меня перепишешь? Она как раз на границе наших владений стоит, – прощупывая почву, Ярослав спросил осторожно. А у самого на лице проступило сомнение – как бы не продешевить.
– Бери.
– А Соловейки? – увидев, что брат легко кинул лакомый кусок, тут же вошел в азарт. Жадность зажгла глаза огнем.
– И их бери. Все? – Олег медленно развернулся к брату. Я не видела, что прочел на лице Олега Ярослав, но он сделал шаг назад, будто его толкнули в грудь.
Я затаила дыхание. Если не сговорятся, увезет меня младший брат в неизвестную даль и будет держать взаперти, как ценность, за которую давали аж две деревни. А не получив результат, еще и пытки применит. С него станется, раз сестру не пожалел. Мало ли что во хмелю привидится? Лучше остаться в Граде, где рано или поздно обозные спохватятся и начнут искать. Или я сама улучу момент, чтобы сбежать.
– Все! – выдохнул младший брат, протягивая ладонь старшему.
Ударили по рукам, скрепляя договор. Писец тут же соскочил, порывшись в ларце, достал нужные свитки, протянул князю Олегу. Тот развернул, убедился, что нет ошибки, поцеловал первую грамоту, потом вторую и отдал брату. Ярослав глянул мельком. Кивнул, подтверждая, что все верно, и вышел из палат даже не посмотрев на меня. Обошелся без знания своего будущего.
– Что же ты видела, красавица? – вкрадчиво спросил Олег, подходя ближе и нетерпеливым движением руки усылая прочь писца.
– Что не обидите меня, – не стала признаваться, что сама лезла с поцелуями. Нельзя такое говорить, чтобы не распалить князя. Видела же, что пришлась по душе. – В видении в ваших глазах светилось добро.
– Не обижу, – подтвердил Олег, проводя пальцем по моим губам.
Я склонила голову к плечу, уходя от откровенной ласки. Хорошо уже было то, что губы огнем не опалило. Значит, ничего не изменилось после того, как братья закончили рядиться.
– Я устала. И пить хочу, – я опустила глаза, чтобы перестать смотреть на Олега. – Где позволите приткнуться приживалке?
Слово «приживалка» князю не понравилось. Нахмурился. А кто я в этом доме?
– Все время при мне будешь. Прикажу постелить в соседних покоях.
– Разве ваш дом не делится на две половины, как положено? Мне бы в женскую, – понимала же, что в таком возрасте у князя должны быть жена и дети взрослые.
– Тебе нельзя туда. Не поймут. Будут попрекать куском хлеба. Козни строить. Скудным умом не примут, что ты нужна мне не из–за какой–то нечаянной прихоти, а являешь собой ценность, за которую я отдал две деревни по сто дворов каждая.
Я поджала губы. Поняла, что лада между князем и его супругой нет. Раз обвиняет ее в скудоумии, выходит, что за человека не считает. А что я про него знаю, кроме того, что пришло в видении? Добрый он человек или такой же беспощадный, как Ярослав?
– Скажите, почему вы позволили брату вашу родную сестру пытать?
Мой вопрос заставил князя вскинуть брови. Словно я со всего маха влепила ему пощечину.
– Не знал, что между ними происходит, – буркнул, отведя глаза. – А когда рассказали, было поздно.
– И словом не упрекнули?
– Она не сестра мне. Мы с Ярой родные лишь по отцу. Права вмешиваться не имею, но поучить могу.
– Поучили?
– Да, – ответил коротко, но я сразу поняла, что Ярославу такое отношение к родному человеку с рук не сошло. По короткому ответу сразу сделалось понятно, что князь не любил оправдываться или распространяться об отношениях в семье. Но хорошо было уже то, что он отвечал. Не обрывал вопросы, ставя меня на место. Знал, что от первого разговора многое зависит. Покажет себя злобным хозяином, и собака вместо верной и ласковой превратится в дрожащую тварь.
Когда мы вышли, за дверью ждали писец, важного вида слуга – рубаха из дорогой ткани выдавала в нем доверенное лицо, и пара дворовых девок. Их быстрые взгляды сразу отметили и живот, и цветастые юбки, и монисты на груди. Та, что постарше, скривила лицо. Не понравилась я ей. Младшая – годов столько же, как и мне, если не меньше, отчего–то испугалась, закрыла рот ладонью. Неужели писец раструбил уже, что в дом привели ведунью?
Князь отвел в сторону старшего слугу, тихо что–то наказал ему – тот только успевал головой кивать, и, обернувшись на меня, позвал:
– Ступай за ними. Они все покажут. Никого и ничего не бойся. Голову оторву за одну твою слезинку, – сказал и тяжелым взглядом по оторопевшим слугам повел.
Те пригнулись, словно им на плечи по мешку с овсом положили.
Отведенная мне горница оказалась светлой, просторной и теплой. В углу небольшая печь в изразцах, стопка дров. По стенам сундуки. У окна стол с зеркалом. Рядом кровать, богатая перинами. Все хорошо, смущала только дверь, которая вела в соседние покои.
– Есть во что переодеться? – спросила старшая.
– Нет, – я покачала головой.
Не хотелось говорить, что меня с улицы украли, поэтому все мои «богатства» остались на постоялом дворе. Знала еще по жизни с родителями, что со слугами нельзя откровенничать. Что не поймут, обязательно перевернут, домыслят и сделают только хуже.
Я сейчас не о скудоумии слуг поминала, хотя и оно зачастую присутствовало, а о другом взгляде на жизнь. Меня грамоте учили, заморским языкам. В доме водились книги – дорогие, но отец не жалел денег, привозил из дальних поездок. Чтобы мы с сестрой знали мир, не выглядели расщеколдами и могли поддержать умный разговор. Сейчас все это приходилось скрывать. Откуда темной гадалке знать грамоту?
Услышав мой ответ и переглянувшись, старшие слуги покинули горницу. Со мной осталась лишь одна – та самая молоденькая служанка, моя ровесница. Она застыла у двери, ожидая распоряжений.
– Как тебя зовут, милая? – я обернулась на нее.
Девушка быстро отвела взор, пойманная на том, что рассматривает меня. Высокая, ладная, с толстой русой косой. По лицу щедро раскинулись веснушки, серые глаза горели огнем любопытства, но по тому, как она стояла бочком к двери, не давая той закрыться, чувствовалось, что служанка меня опасается. Казалось, скажи только: «Чу!», и она кинется прочь.
– Улада. Мне
