Флора Спир - Гимн Рождества
– Я не занимаюсь садоводством, – сказала Кэрол, – и никогда не занималась. – Она с удовольствием наблюдала, как гаснет улыбка миссис Кинсэйд.
– Если бы вы пожелали научиться этому, – дружески предложил Люциус Кинсэйд, – весной мы всегда пользуемся услугами добровольцев, помогающих нам в садике при церкви.
– Нет, спасибо, я горожанка. – Кинсэйды, вероятно, надеются, что она будет дарить растения для их жалкого садика. А Кэрол вовсе не намеревалась выбрасывать деньги на ветер.
– Послушайте, – сказала она, – хотя это вас и не касается, но вы хотя бы перестанете терять время зря, обращаясь ко мне с просьбами. Леди Августа не оставила мне ничего.
– Совсем ничего? – изумилась жена ректора.
– Совсем. – Расспросы казались Кэрол нескромными, и она отвечала по-прежнему грубо. – Если вы проявляете такой неподобающий интерес к завещанию, разрешите сообщить вам, что сказал сегодня утром поверенный мне и остальным слугам. Леди Августа действительно оставила небольшие суммы Крэмптону и миссис Маркс, кухарке. Горничная Нелл, судомойка Хетти и я не получили ничего, кроме разрешения пользоваться комнатой и столом в течение месяца, считая со дня смерти леди Августы, – за это время мы должны найти работу.
– Боже мой, – казалось, ректор был потрясен, – распоряжение никак не назовешь щедрым.
– Вы правы, черт побери. Надеюсь, вы не ожидали, что леди Августа проявит щедрость. – Свою безрадостную усмешку Кэрол адресовала и ректору, и его жене. – Это была самая скупая и равнодушная женщина из всех, кого я знаю.
– Ну-ну, мисс Симмонс, – возразил ректор, – каково бы ни было ваше личное разочарование, о мертвых всегда нужно говорить хорошо.
– Именно этим я и занимаюсь. Я восхищаюсь скупостью леди Августы и тем, что она никогда не прислушивалась ни к какой чепухе, от кого бы она ни исходила. Она жила и умерла так, как ей хотелось и как было лучше для нее.
– Большую часть жизни она прожила в одиночестве и умерла в одиночестве, если не считать слуг, – заметил ректор и добавил одну из своих старомодных фраз:
– Люди надеются, что в конце жизни рядом с ними будет близкий родственник или по крайней мере дорогой друг.
– Вместо этого у нее была я, и она считала, что я стою немногого. Она доказала это своим завещанием. – Кэрол не сказала, что все, кого она когда-либо знала, тоже, кажется, считали, что она стоит немногого. И будут считать, пока у нее не будет достаточно денег, чтобы вызывать у людей интерес. Она заставила себя отбросить мысли о прошлом. Она давно уже поклялась себе забыть о равнодушном человеке, который…
– Кстати о родственниках, – начала жена ректора, нарушая невеселые размышления Кэрол, – почему здесь нет Николаса Монфорта? Кажется, это единственный здравствующий родственник леди Августы?
– Да, – вставил ее муж, – м-р Монфорт – племянник леди Августы, единственный сын ее сестры.
Кэрол с трудом удержалась, чтобы не спросить у любопытствующей пары, не собираются ли они копаться в генеалогии семейства Марлоу – Монфортов. Вместо этого она разумно и вежливо объяснила отсутствие Николаса Монфорта:
– М-р Монфорт не смог сразу же выехать из Гонконга. Его там удерживают деловые интересы. Он прислал телеграмму, в которой настаивал, чтобы леди Августу похоронили без него. Очевидно, он приедет в Лондон где-то на той неделе, чтобы переговорить с поверенным о наследстве.
– Можно было предположить, – заметила жена ректора, – что он захочет отложить похороны до своего приезда.
– Без сомнения, м-р Монфорт был привязан к своей тетке ничуть не больше, чем все остальные. – Глаза Кэрол сузились, когда она обратилась к ректору. – Интересно, ведь я никогда не встречала вас у леди Августы, пока та была жива. Вы обратились бы к ней за пожертвованием?
– Обращался, когда посетил ее как пастырь несколько лет назад. Она отказалась пожертвовать Святому Фиакру и сказала, что не желает больше видеть меня в своем доме. Все же из христианского милосердия можно было надеяться… что в завещании… в эти рождественские дни… – Люциус Кинсэйд многозначительно смолк.
– О да. – Кэрол не могла, да и не пыталась удержаться от насмешливого тона, потому что эта церковная пара вызывала у нее все большее раздражение. – Праздник. Боюсь, я – последний, кто мог бы помочь вам ради этого праздника. Рождество меня мало трогает.
– Рождество вас мало трогает? – повторила, как эхо, миссис Кинсэйд.
– Да. – Хватит с нее расспросов. Она заметила взгляд, которым обменялись муж и жена, и добавила:
– В наши дни празднование Рождества превратилось просто в безудержную погоню за прибылью. Истинного духа этого праздника уже не осталось.
– Если вы так считаете, значит, вы проводили этот праздник не с теми людьми, – сообщил преподобный м-р Кинсэйд. – Я знаю место, где истинный дух Рождества живет круглый год.
Кэрол бросила на него уничтожающий взгляд:
– Что ж, желаю вам счастливого маленького Рождества где-нибудь в таком месте. Но не приглашайте меня на этот праздник и не надейтесь, что я приму участие в ваших любимых благотворительных делах.
И она повернулась к супругам спиной, не заботясь о том, будут ли они огорчены или шокированы ее словами. У нее были личные причины ненавидеть рождественские праздники, но она не собиралась обсуждать их с преподобным м-ром Кинсэйдом и его женой.
Кэрол не хотелось, чтобы кто-нибудь строил догадки насчет ее финансового положения, как это делал ректор. Всех всегда это интересовало. Молодые люди, глядя на расточительный образ жизни ее родителей, принадлежавших в 80-е годы к верхушке общества нуворишей в Нью-Йорк-Сити, считали, что она унаследует хорошее состояние. Но ее отец разорился в результате махинаций деловых партнеров, замешанных в незаконные финансовые сделки, и торжественные уверения в вечной преданности разом прекратились, и все эти молодые люди, в том числе один особенный молодой человек, в которого, как ей казалось, она была влюблена, утратили к ней всякий интерес. Подруги тоже стали ее избегать. И ни один из этих так называемых друзей, считавших, что состояние ее отца необъятно, и пальцем не пошевелил, чтобы помочь ему, когда он изо всех сил старался выплатить долги партнеров. В ответ на финансовый крах мужа мать Кэрол развелась с ним и вышла замуж за человека куда более богатого, чем когда-либо был Генри Симмонс. Бывшая миссис Симмонс отправилась в долгое свадебное путешествие.
Кэрол ничего не знала о теперешнем местопребывании матери, а после их последней крупной ссоры и не желала знать.
Потеряв состояние, брошенный женой. Генри Элвин Симмонс взял старинное ружье из своей коллекции и размозжил себе голову. Это произошло на рождественский сочельник, который в то же время был двадцать первым днем рождения Кэрол.
