Это я тебя убила - Екатерина Звонцова
– Заткнись!
Я срываюсь с места чуть раньше. Кидаюсь, хватаю его за горло, опрокидываю, и Эвер тоже падает. Мы катимся в сторону Илфокиона, я бью Истабрулла по лицу раз за разом, стараясь не думать, что бью Клио. Не получается. Боковым зрением я вижу, что Эвер не шевелится, так и лежит на боку, с закрытым волосами бледным, окровавленным лицом. И несмотря на это, я заставляю себя сделать одно – схватить золотую цепочку на тонкой смуглой шее Клио, так, чтобы медальон оказался у моего врага – у моей подруги – перед глазами.
– Клио… – Пытаюсь открыть крышку, надеюсь, что это поможет, если она еще там. – Клио, борись, ну борись же, ведь…
Затылок прошибает боль, я со стоном скатываюсь на песок и ударяюсь о сандалию Илфокиона, стоящего надо мной. Он бьет меня по ребрам. Они отвратительно хрустят. Приходится сплюнуть кровь, я поднимаюсь на локте, лишь чтобы увидеть, как Эвера снова дергают в воздух и вжимают в стену. На этот раз его голова сильно запрокидывается, пальцы скребут по камню. У него уже нет сил выставлять преграды, если он их и выставлял.
Я смотрю на него, понимая: меня не просто так не хватают заново, даже не пытаются. Илфокион видит, что у меня нет сил драться, даже кричать. В голове шумит. Я лежу у его ног – стараясь на этот раз не думать, что я у ног матери. Я смотрю, как убивают моего гасителя и как ногти его, стесанные и обломанные, багровеют. Я смотрю на него. И понимаю, что, кажется, мне поздно его спасать. Они – эти двое – слишком долго вели его к смерти. Вели, хотя путь начала я.
– Эвер… – С именем с губ стекает густая струйка крови. Меня никто не слышит.
Я разбираюсь в волшебстве недостаточно, но, кажется… я могу представить, что и почему произошло. Папа никогда не мог отпустить маму, вечно говорил о ней, еще больше – думал. «Валато» жила в его мыслях. Ее имя, последнее, что осталось, было ему нужнее всех песен во славу богам. Может, она слышала этот зов. Может, слышала из Подземья и предпочла перерождению Рой Бессонных Душ, твердо зная: однажды ей удастся вернуться и отомстить. И… там она нашла Истабрулла, тоже мятежного. Вдвоем, среди чудовищ и под властью чудовищ, они придумали все это. Им нужно было одно – чтобы кто-то открыл дверь. И я, вместе со Скорфусом, открыла. Когда исправляла свои ошибки. Когда спасала Эвера.
Чтобы теперь его наконец по-настоящему убили. Чтобы эти двое заняли мое место. Они хотят править. Хотят воевать. Хотят уничтожить все, что мы с папой восемь лет пытались выстроить заново. И это все моя вина, моя. От волшебников одно зло. Зло всем, даже…
Губы Эвера шевелятся – я вижу это, несмотря на то, как чудовищно неестественно откинута его голова. Спина выгнулась, пальцы скрючились и, кажется, вот-вот сломаются. Но он шепчет что-то. Шепчет, и я ловлю, все еще ловлю его меркнущий пристальный взгляд. Я даже могу прочитать его. Могу, хотя, скорее всего, мне кажется.
«Успокойся».
«Не плачь».
«Я с тобой».
Это говорят глаза, в которые я смотрела год за годом со дня, как война и волшебство уничтожили мою привычную жизнь. Глаза, в которых я читала заботу, нежность и неотступную готовность выслушать. Мне повезло. Мне ведь правда повезло в сравнении с тем, что пережил Истабрулл, сумасшедший и непримиримый. Тот, кого мы не упоминаем. Может, зря?
Его гасителем был брат, король Иникихар. Они любили друг друга до умопомрачения – настолько нежно, что иные считали их связь порочной и спешили найти принцам жен. Иникихар пообещал: они будут править вместе, как правили Арктус с Марионом, но отдалился вскоре после коронации. Один решил дать независимость физальцам. Выбрал из них жену, белокурую, вольную, прекрасную, похожую на мою мать, – Эагру. Тоже волшебницу, нуждавшуюся в гасителе. Истабрулл был против всего этого, раз за разом уверял брата, что тот околдован, и тогда Иникихар оттолкнул его, запретив к себе приближаться. Истабрулл, чья сила была во много раз могущественнее моей, могущественнее сил всех волшебников, живших за последние сотни лет, быстро заболел и сошел с ума. Потому что ничего, даже предательство, не заставило его перешагнуть через любовь к брату. Он не захотел другого гасителя. Он убивал всех фамильяров, которых к нему приставляли. Он погиб, пытаясь убить королеву – ту, что пришла на залитый кровью пляж в знойный день, надеясь спасти хоть кого-то из подданных. И забрал ее с собой.
Глаза Эвера говорят то, что, наверное, почти до конца говорили брату глаза Истабрулла.
«Я люблю тебя».
Его губы шепчут другое, я вглядываюсь, быстро смаргивая слезы…
– Я Монстр. Отправь меня назад.
Я смотрю в ответ, не в силах осознать слова. Они словно рассекают грудь осколками, они лишают последних сил и заставляют снова упасть. Он просит… чего? Избавить его от страданий? Он готов превратиться обратно в то, что ненавидит, чтобы это наконец кончилось? Я снова пытаюсь поймать его взгляд. Я даже подползла бы, я обхватила бы его колени и умоляла бы этого не делать, нет, так не смотреть, нет, не думать так. Ведь это тоже смерть. Это не лучше судьбы Скорфуса. Он не может сдаться, не может меня бросить! Но он повторяет:
– Я Монстр. Отправь меня назад.
Илфокион – мать – все-таки снова хватает меня за волосы и начинает поднимать. Я вижу, как дергаются его – ее – ноздри, чувствуя, как к соленому запаху моря прибавляется другой, тоже соленый, становится все острее. Кровь залила уже все лицо Эвера. Кровоточат его старые ссадины, успевшие немного зажить. С ним происходит то, что происходило со мной, когда я спасала Рикуса и Ардона, но вместо коллапса его ждет смерть, я понимаю это по черным ветвям вен, которые множатся слишком быстро и от которых расходятся кровоподтеки.
У него уже почти нет сил. У него нет времени.
– Я… – Его губы трескаются в очередной раз. В левом углу лопается несколько кровавых пузырьков.
Я не хочу делать этого. Не хочу снова убивать его – даже спасая от другой смерти. Я до последнего, какой-то частью разума, надеялась, что окажусь достаточно сильна, или одно из этих чудовищ очнется, или кто-то прибежит из замка, из города, или…
Но солнце
