Это я тебя убила - Екатерина Звонцова
Орфо! Она, хотя ее крепко держали за волосы, вскинула руку и отшвырнула мать от меня. Теперь они с Клио покатились по песку, снова став клубком, от их криков, звенящих над пляжем, закладывает уши. Я кидаюсь к ним, боясь, что они убьют друг друга, хотя уже вижу: оружия нет ни у одной, нет ничего. Клио – или тоже не она? – вдавливает Орфо в песок, пережимает ей локтем горло. Подскочив, я хватаю ее и отшвыриваю, она ударяется головой о камни и на какое-то время замирает. Я помогаю трясущейся, окровавленной Орфо подняться. Она, шатаясь, впивается в мой локоть, явно не сразу поняв, что произошло. Но уже через секунду разбитые губы шепчут:
– Нет… ее нельзя… это…
Закончить она не успевает – уже обоих нас сбивает горячая сокрушительная волна, протаскивает по песку до скал. Небо вращается над головами, в рот забивается песок. Орфо морщится, схватившись за левое плечо, я зажимаю сильнее закровоточивший бок, а они уже идут к нам вдвоем: Илфокион и Клио. Валато Каператис и…
– Истаблулл, – выдыхает Орфо, пытаясь хотя бы сесть.
Что?.. Нет… Они переглядываются – и обмениваются улыбками.
– Не хочет? – тихо спрашивает Илфокион. Его голос выше того, к которому я привык.
– Упрямая дрянь, – отзывается Клио и переводит взгляд на меня. Ее голос сильно ниже, и это едва ли не самое пугающее. – Но мы это исправим.
Илфокион вскидывает меч, а она – руку. Орфо ловит мое запястье, но не успевает.
Меня поднимает в воздух и швыряет к ближней скале. Скале, которую я ненавижу всем тем, что осталось от разума и сердца.
Орфо
Память была милосердна: я не помнила, как его убила. Только вспышками, немногое: как подняла в воздух, как бросила к серому отвесному камню, как он застыл с раскинутыми руками. Какими испуганными были глаза и как он пытался что-то объяснить. Как я проворачивала руку, в которой словно сжимала его сердце или легкие. Как он исчез. Но только сейчас я могу представить себе, что он испытывал. Сейчас, видя это со стороны. Когда его мучает тот, кто даже не хотел «как лучше», «лишь остановить», «не дать сбежать» – или как я оправдывала свой поступок? Истабрулл – Клио – просто медленно перетирает и ломает Эверу кости. Перекручивает его внутренности. Рвет сосуды. Из носа и уголков глаз уже сочится кровь.
– Остановись! Пожалуйста!
Я кричу, но мать заломила мне руки. Ей достаточно одной крепкой ладони Илфокиона, чтобы зажать оба моих запястья, чтобы от треска уже собственных костей я глохла. Я трачу силы, стараясь просто не упасть на колени. Волшебство клокочет во мне, неспособное вырваться, точно слепой зверь, раз за разом натыкается на стену – немощи, боли, паники? Я не Истабрулл. Мне нужно освободить руки. Нужно, или…
– Убьешь свою подружку? – спрашивает она почти ласково, под сдавленный стон Эвера. – Запятнаешься наконец по-настоящему? Ты все еще моя дочь. Моя. Ты можешь стать как я.
И ради этого? Ради этого они его пытают? Чтобы от Гирии снова отвернулись? Чтобы считали, будто я, я, так пытавшаяся по осколкам вернуть нас в цивилизованный мир…
– Сдохни еще раз! – Я срываюсь на визг. Даже ради Эвера, даже ради всего, что я чувствую к Эверу, я не могу этого представить. Я не хочу. Я не трону ее. – Сдохни! Сдохни!
Фигура Илфокиона не двигается, когда, извернувшись, я его лягаю, когда пытаюсь укусить. Он – она – прижимает меня к себе с такой силой, что, наверное, получилось бы сломать спину.
– Ну и ладно. Как же я его ненавижу, – шипит его голос мне в ухо. – Ненавижу. А ты сочла нужным еще и трахаться с ним на моей кровати, ты, маленькая шлюха… тогда смотри.
Мне кажется, он сопротивляется. Я не знаю, можно ли вообще сопротивляться волшебству, если ты не волшебник. Можно ли хотя бы представлять вокруг себя стены или щиты, мысленно отражать потоки или, наоборот, воображать себя воздухом, которым не страшны чужие злые глаза и пассы? Я не знаю. Но Эвер еще в сознании, он смотрит на Истабрулла – на Клио – в ответ и сжимает кулаки. Темные ветви вен расцветают на шее и висках.
– Не дохнет, – снова слышу я над ухом. Мать разочарована и зла. – Не дохнет, надо же, хотя могла бы догадаться. Я столько изводила его… столько умоляла сломать наконец шею себе или пусть даже тебе. А он лишь раз, да и то…
Эвер хрипит, дергается всем телом – точно правда пытается сбросить волшебство с плеч. Истабрулл смеется и, пробормотав что-то вроде «Как интересно…», вскидывает вторую руку, усиливая поток. Эвер сильнее ударяется затылком о скалу, но все еще не закрывает глаз. Его грудь рвано вздымается, кровь изо рта и носа течет по белой рубашке, перекрывая кровавые же следы кошачьих лап, которые я увидела, зайдя к нему в комнату.
Наконец я действительно понимаю все. Его медленные глаза, его бессонницу, его странные поступки вроде попыток разбить флорариум. Его что-то мучило, он что-то чувствовал. Он не знал, что с этим делать, это сводило его с ума. Она хотела, чтобы он навредил мне или себе… и второе в конце концов все же произошло. Как вообще он выдерживал это – постоянную близость двух фантомов – столько времени? Как вообще он… Его ломали. А он противился. Противился, как, наверное, и Илфокион, противился, в отличие от бедной Клио, даже не успевшей услышать ни один голос. Моя бедная… я ведь знаю, за что так терзают, за что марают именно ее, так же, как меня. За веру в дружбу. За благословленных мертвецов. За платье.
– Эвер! – снова зову я, надеясь, вдруг он услышит, и дергаюсь. Пытаюсь поймать взгляд, видя, что его веки медленно опускаются. – Эвер, нет, нет! Эвер! КЛИО!
Они не убьют его. Нет, я не дам, хватит! Понимая, что вырваться не получится, я срываюсь на крик, оглушительный, почти визгливый, – и у меня самой что-то лопается в ушах. От этого крика опять поднимается волна песка, всюду вокруг. Илфокиона – мать – отбрасывает на пару шагов, скала рядом с Эвером
