Ученица Волхва - Иван Тарасов
Арина повела за собой Михаила на сеновал над конюшней. Тот сам шикнул прочь своих подручных, Поднявшись по лестнице наверх к запаху сена, волхва нитями ударила Анчутку, прогнав его прочь. При всех своих темных сторонах этот проказливый дух все же не был вуайеристом и оставил людей, как он думал для занятий любовью.
Арина ласково обняла Михаила за шею, сама поцеловала его в то же время оплетая нитями сознание и тело Михаила. Затем она отступила в сторону в то же время видя, как ее иллюзорный фантазм снимает с себя мокрую одежду и раздевает мужчину. По сути боярич творил свое наваждение сам, ведь в отличии от неопытной в любовных делах девушки он хорошо знал каково это любить женщину.
Любовные схватки были жаркими и вовсе не один раз Михаил ходил на приступ иллюзорного тела Арины. Арина судорожно сжимала черный нож. Лишь его холодящее прикосновение помогало ей оставаться в беспристрастном состоянии духа. Когда обессиленный мужчина устало обнял фантазм и задремал, девушка сняв с себя настоящую мокрую одежду, немного разогрела свое тело нитями, натерла свою грудь мужским семенем для запаха и ловко ввернулась в объятия еще вовсе не старого и даже симпатичного воина.
Когда через полчаса он пришел в себя, Арина поцеловала Михаила сама и произнесла: «Тебе было хорошо боярич? Ты больше не гневаешься на меня? Наверно тебе лучше никому не рассказывать о нас там, у себя дома и даже на исповеди. Ведь и тебя за эту грешную любовь осудят и мне будет плохо». Произнеся эти слова, Арина подкрепила их особым узором нитей. Теперь все было сделано как надо.
На следующее утро гроза ушла, словно и не было ее. Над Кокшеньгой сияло солнышко. За ночь Арина соткала тонкий платок похожий на шелковый из паутины. Вышила на нем ветку Лиственницы и наполнила своей магией, чтобы в любой миг ощутить, где он.
— Возьми на память об мне и не расставайся с ним. — произнесла она вручая платок Михаилу. — Ты ведь снова на войну. Вы мужчины все время воюете. Может она* спасет тебя в лихой час.
* — Арина имеет в виду Макошь, но Михаил подумал о Богородице.
Художественное отступление 2
Поле цвело голубым пожаром. Стебли льна колыхались под ветром, будто небо пролилось на землю тысячами капель, застывших в танце. Арина шла за Еремеем по меже, стараясь не наступить на хрупкие цветы. Воздух был напоён терпким ароматом, но за этой красотой, за линией поля, чернел лес — плотный, молчаливый, как стена из копий.
— Видишь? — Еремей остановился, указывая посохом на дальние делянки, где лён сливался с серым туманом. — Земля здесь скупа, как старуха на исповеди. Корни камнями пробивать приходится. А всё, что плодородно — там.
Он кивнул в сторону леса. Арина присмотрелась: между деревьями, словно шрамы на коже, виднелись узкие полосы пашни. На одной из них, едва заметной, колыхался ячмень, его золотистые колосья казались чужими среди мхов и валунов.
— За покровом? — спросила она, чувствуя, как холодок пробежал по спине.
— За покровом, — подтвердил Еремей. — Духи леса терпят нас, пока мы не трогаем сердцевину чащи. Но каждый колос здесь — как кража у тени.
Он наклонился, поднял горсть земли. Глина, серая и жирная, сочилась сквозь пальцы, оставляя на ладони ржавые подтёки.
— Эту почву кровью поливали, — прошептал он. — Не нашей. Чужой. Той, что течёт в жилах сторожей леса.
Ветер внезапно стих. Лён замер, и Арина услышала — нет, почувствовала — тяжёлый взгляд из-за деревьев. Что-то шевельнулось в чаще: не зверь, не птица, а тень, принявшая форму. Еремей резко схватил её за руку.
— Не смотри. Иди.
Они двинулись обратно, к извилистой тропе, ведущей в Чернобор. Но даже спиной Арина ощущала это — холодное, ненасытное.
— Почему они позволяют нам сеять? — спросила она, стараясь заглушить дрожь в голосе.
— Потому что голод — сильнее страха, — ответил Еремей. — А ещё… — он достал из мешочка засохший корень мандрагоры, испещрённый рунами, — …потому что мы платим. Каждую осень оставляем на меже дар: мёд, шерсть, первые плоды. Но лес становится жаднее. Скоро и этого будет мало.
На краю поля, где лён уступал место жухлой траве, стоял идол — грубо вырезанный из сосны лик Велеса. К его подножию были сложены горшок с зерном и пучок детских волос, перевязанных красной нитью. Арина отвернулась.
— Они берут и это?
— Берут, — Еремей потрогал пальцем высохшую кровь на щеке идола. — Но не всегда довольны. Весь, племя слуг господы из белоглазой чуди приносила в жертву своих первенцев, детей, но Велес не таковы. Мы словене не таковы.
Когда они вышли к деревне, солнце уже клонилось к горизонту, окрашивая поле льна в лиловые тона. Красота стала зловещей, как румянец на лице мертвеца. Арина оглянулась в последний раз. Там, где час назад колосился ячмень, теперь шевелилась чёрная плешь.
— Урожай, — пробормотал Еремей. — На этот раз лес взял его раньше срока. Наша жизнь вечная борьба и вечное соседство с заповедным Черным бором. Нашим колдовским лесом. Потому и я с Велесом тут прижился. Велес ведь извечный страж на границе между людским и иным мирами.
Они шли молча, а за спиной у них лён звенел, как тысячи крошечных колокольчиков, разнося весть о горе лета.
Уже в Черноборе на улице Арине и Еремею повстречался высокий, статный мужчина с легкой проседью в волосах. Еремей кратко поклонился ему, а скорее кивнул для вида и произнес:
— Позволь представить тебе Арина Борислава Ярополковича. В твоем родном доме его называли бы старейшина, но на самом деле он прямой потомок древнего словенского князя Вадима Храброго. Мурманы сгубили его предка, но семья и сын уцелели. Спустя долгие годы, когда грецкие жрецы принесли крест и огонь на земли Новогородские пришлось людям старой веры уходить. Я и побратим мой Вяченег Храбрич, предок Борислава привели сюда людей наших. В те годы здесь повсюду весь жила. Иной крови народ, но о том потом скажу.
— Тебе же достойный Борислав Ярополкович скажу, что дева эта Арина, хоть и не нашего корня, но ее под покров свой взяли Макошь матушка. Пройдет время, и она большим подспорьем тебе станет, княже.
Глава 8. Бой при Раутаксе
Утро в Черноборе началось с тумана, густого и липкого, словно паутина старого болотного духа. Арина шла за Еремеем по тропе, едва видной среди корявых берёз и сосен-карликов. Ноги вязли в чёрной жиже, а воздух
