20 см - Александр Кормашов
По сравнению с этим техническим гением художника, финансовый гений главреда был всё же слабоват. Издательство «Мурмир» прогорало. Но тут уж, как говорится…
— Эх, мялята-малята, — беззлобно подтрунивал художник, снова разливая в стаканы креплёное успокоительное.
Главред уже вполне успокоился. Он сидел в кресле, положив ноги на стол, и курил длинную тонкую сигарету. Пожарная сигнализация в кабинете была жестоким образом уничтожена, впрочем, как и в переговорной, откуда уже неслось:
Снова я сплю одна.
Снова я одна, мама, снова.
А вокруг тишина
С часа и до полседьмого.
Поздним вечером Адн-Три-Креста зашёл в комнату соседа. Старый уличный фокусник, чей возраст был не установим по причине того, что этот муравей всю жизнь провёл в гриме и грим стал его искусственной кожей, заложил пальцем книгу, которую читал, и поверх очков посмотрел на вошедшего. Вместо того, чтобы поздороваться, оба лишь неопределённо хмыкнули. Фокусник и художник были самыми престарелыми в доме престарелых, но каждый раз обменивались такими взглядами, какими обмениваются лишь учёные, сторонники двух противоположных теорий, двое заядлых антагонистов, которые только что познакомились на научном симпозиуме и каждый хорошо понимает, что впереди ещё долгая жизнь по моральному уничтожению оппонента.
Фокусник поселился в пансионе раньше, а поэтому занял комнату с камином, на которую Адн-Три-Креста давно имел виды, надеясь пережить фокусника. Тот же из вредности оставался чудовищно молод и доказывал свою молодость гибкостью своего тела. Пусть он редко теперь показывал фокусы на улице, но по-прежнему мог изобразить хоть статую, хоть полстатуи, хоть колесо, хоть ленту Мёбиуса. Да и руки свои запросто удваивал и утраивал, подключая к ним ноги. Вот и сейчас он одновременно закрывал книгу, сдвигал на нос очки и прятал бутылку, стоящую рядом на столике.
— Погоди-ка, — сказал художник и вышел. Вернулся он с большой стопкой свежеизданных книг, которые регулярно приносил из издательства, ибо как автор иллюстраций имел право на авторские экземпляры. Он поставил всю стопку на пол, а потом осторожно пододвинул к столику. Каким-то чудом, из воздуха, на столике в ответ материализовались достойная бутылка и два таких же достойных фужера.
Фокусник слыл за пожирателя книг. Он пожирал их фактически буквально, огнём, потому что никогда не хранил, а бросал в камин. Библиотекарша дома престарелых его ненавидела, а вот старые приятели, да и местные обитатели пансиона, не оставляли без чтения. Они собирали и приносили ему книги целыми баулами. Из-за постоянной работы камин уже страшно закоптился, почернел, а его дымоход, подключенный к городской вентиляции, временами издавал такие адские звуки, будто там без конца сгорали, воскресали и снова сгорали, нет, не кошки, а тысячи и тысячи невинных душ персонажей, душ непонятых, душ отвергнутых, непрочитанных.
Но «непрочитанных» — это преувеличение. Фокусник читал довольно внимательно и по каждой душе имел трезвое суждение, прежде чем предать её очистительной силе геенны огненной.
Разливая по кружкам крепкое живительное, Адн-Три-Креста не без удовольствия предвкушал, как очередная партия приключений Чера и Вяка полетит в огонь. Эта серия вызывала в нём нервный зуд, зато сидеть в комнате соседа чрезвычайно нравилось. Мягкое кресло, хорошее вино и горящий камин замечательно расслабляли его в конце дня, возвращая почти забытое чувство полноты жизни.
— Тэк-с, — сказал фокусник, возвращая на нос очки и открывая книгу, лежащую с самого верха стопки.
Пока фокусник листал, художник снова не без удовольствием предвкушал, когда сейчас будет похвалена одна определённая иллюстрация, в которую он, что называется, вложил душу, и, что интересно, не было ещё книги, в которой бы фокусник такую иллюстрацию не угадывал.
После нескольких книг они сделали перерыв и допили первую бутылку.
Дети были когда-то у них у обоих, но за давностью лет куда-то исчезли, затерялись. Возможно, ещё и поэтому детские книжки вызвали в них чувство недоумения. Художник это ещё терпел, работа есть работа, а вот фокусник в какой-то момент созревал для общения.
— И что, у вас больше никакой литературы нет? Только мамская?
— Есть ещё папская, два процента, это когда стреляют.
— Славно богу, — фокусник облегчённо вздыхал. — Там хоть нету стишков. А то ведь жизни не стало. Всюду ваши стишки. На улице опять её вчера видел.
— Кого? — поинтересовался художник.
— Кого. Ну эту детскую поэтессу, твою.
— А-а. О.
— Да. Ужасно выглядит. Хотя, по правде сказать, она всегда ужасно выглядела. Даже когда ей было двадцать пять. Сейчас ей девяносто пять, но она по-прежнему ужасно выглядит.
— Пригласил бы уж, что ли, в гости.
— В гости? Совсем рехнулся. Чтобы она тут стала читать? Да, конечно, я как-то думал об этом, но она не влезет в камин.
— И где же ты её видел? Вроде нигде не выступаешь.
— Пред Домом слова вчера выступал, там был её творческий вечер.
— И что, она тебя не узнала?
— Не узнала. И никогда не узнает. Я в три узла завяжусь, но она всё равно не узнает.
Они ещё немного пообсуждали их общую знакомую поэтессу, написавшую когда-то известный стишок про то, что бессмертны лишь те муравьи, что живут на грани между взрослыми и детьми. И ещё немного про то, что вот книжек для этих детей не напишет никто.
Когда последняя книжка с приключениями Чера и Вяка улетела в камин, фокусник решительно захотел спать и магическим образом лишил художника стакана, который так славно, как свернувшийся котёнок, задремал у самых стариковских губ.
Адн-Три-Креста пошёл в свою комнату, но ложиться не стал, уже выспался. Он вылез через окно на улицу и долго ещё гулял, разговаривая с четвертинками червяков.
X
Сколько бы детей ни выросло на приключениях Чера и Вяка, но был один ребёнок, который очень сильно задумывался, зачем первичного червя разрубили. В его сознании первичный червь постепенно превратился в первичную материю, тайну которой предстояло разгадать. В школе он считался безнадёжным лентяем, зато в университете уже просто лентяем, изощрённо доказывающим, что лень — свойство гениев. Он успешно доказывал свою гениальность от сессии к сессии, и так до самых последних и самых сложных экзаменов, которые проспал, но потом пришёл, сдал и снова ушёл спать.
Звали муравья Эйнион. Впрочем, иногда жизнь всё же заставляла его шевелиться. Он, как во сне, устроился на работу в серьёзное научное заведение, как во сне, там работал, как во сне, защитил все доступные диссертации и, если бы не извечная лень, давно бы стал академиком. И не просто академиком, а самым умным подвидом когда-либо существовавших на Земле
