Средь бала лжи (СИ) - Сафонова Евгения

Глубоко вздохнув, Таша закрыла глаза.

— Спокойной ночи, — пробормотала она.

В темноте перед закрытыми веками она услышала, как негромкий перестук четок стих.

— Доброй ночи, моя королева.

Чувствуя себя очень, очень одиноко, Таша отвернулась к окну.

В конце концов, сейчас ей попросту некогда размышлять над тем, как обернулась бы ситуация, не возникни та треклятая летучая мышь. А вот если они переживут завтрашний день, можно будет когда-нибудь вернуться к этому разговору.

Если, конечно, у неё когда-нибудь наскребётся столько смелости и глупости, чтобы спросить «а как именно ты меня любишь».

Демоны, и хоть бы посоветоваться с кем можно было! Хотя, наверное, любой другой на её месте не расценивал бы эти слова двояко… но любой другой и не знал об их отношениях с Алексасом столько, сколько она.

— Ты ощипываешь одеяло, — заметил он.

— И что? — буркнула Таша: осознав, что всё это время она сосредоточенно выдирала пальцами пушистую шерсть, скатывая её в катышки.

— Когда ты ощипываешь одеяло, ты нервничаешь. А если будешь всю ночь нервничать, то не выспишься и не сможешь завтра исполнить свою мечту, поразив злобных эйрдалей своей красой.

Таша почти хихикнула.

Нет, она никогда не смогла бы сказать Алексасу, какой мыслью обернулась её надежда. Надежда на то, что Арон сможет вернуть Джеми. Потому что этим вечером она поймала себя на ужасной, бесчеловечной, предательской — и очень простой мысли.

Которая заключалась в том, что так ли уж она хочет возвращения того, кто был и всегда будет третьим?..

— Любопытный факт, — когда она почти уже задремала, невзначай заметил Алексас. — Двум людям под одним одеялом теплее, чем двум людям под двумя разными одеялами.

— И что? — сонно спросила Таша.

— Через пару часов камин догорит. А потенциально последнюю ночь в своей жизни я бы предпочёл провести в тепле.

Осознав, на что он намекает, Таша тихо фыркнула, потерев друг о дружку так и не согревшиеся ступни.

— Смотрю, шантаж входит в привычку?

— Если после прошлой ночи у тебя всё ещё остались справедливые сомнения касательно моих высоких моральных качеств, могу тебя успокоить. Бурные события сегодняшнего дня не оставили мне никаких сил на какие-либо посягательства на чью-либо честь. Сейчас ты интересуешь меня не как моя королева, а исключительно как живая грелка.

— Что, правда?

— Разве что самую капельку неправда.

Таша, конечно, не могла этого видеть, но на улыбку Алексаса у неё уже развилось какое-то животное чутьё. Она могла поклясться, что он улыбался; и догадка эта подтвердилась, когда спустя некоторое время она всё же повернулась к нему лицом.

Таша, конечно, старалась на него не смотреть, — но не делать этого, заползая под его одеяло, было довольно сложно.

— Ни слова, — сонно пробормотала она, на всякий случай мстительно ткнув его ногтем в грудь.

— Разве что доброе пожелание, — мирно откликнулся Алексас. — Тёплых снов, моя королева.

Она подложила ладонь под щёку — и, ныряя в убаюкивающую тьму перед глазами, ещё успела почувствовать, как он обнимает её, тихо и бережно прижимая к себе, зарываясь носом в её волосы, согревая теплом рук и дыхания.

Но отстраняться и вырываться не стала.

В конце концов, эта ночь действительно была потенциально последней ночью в их жизни. А когда ты знаешь, что хорошие вещи, от которых ты отказался сегодня, могут больше никогда не произойти — это разительно меняет твои взгляды на то, от каких вещей не стоит отказываться.

Лив ненавидела это. Ненавидела черноту, в которую проваливалась без возможности выбраться по собственной воле. Ненавидела странную музыку, звучавшую в эти мгновения в её голове.

Хотя она сама в этот миг находилась в своей голове. Вся она.

А музыка была действительно странной — механической и звенящей, словно бы из музыкальной шкатулки. Прилипчивый, навязчивый мотивчик. И со временем мелодия играла всё медленнее и тише, как в настоящей музыкальной шкатулке, пока не становилась искажённой до неузнаваемости, а слух не мог уловить нот. В тот момент, когда музыка прекращалась и шкатулка останавливалась, Лив просыпалась; но до этого момента она находилась в странном… ничто. Нет, это не был сон — к ней прорывались обрывки голосов, которые слышали её уши, и тепла, которое ощущали её губы. Отголоски ощущений, которое испытывало её тело. И всё это время она стояла в черноте, не имеющей направлений и границ, не имея возможности разглядеть даже собственной руки, не имея возможности сделать хоть что-то.

Поэтому она даже радовалась, когда в какой-то момент из темноты начинал звучать голос.

— Ты боишься меня?

Лив чувствовала его присутствие. И голос… он звучал так реально и так близко, что казалось, протянешь руку — и коснёшься его обладателя.

— Нет.

В этот раз темнота особенно пугала. Два раза шею сводило назойливой ноющей болью, после чего Лив ощутила слабость и дрожь в руках. И она уже поняла, что все ощущения здесь значительно приглушены по сравнению с тем, что она действительно чувствовала. Сюда доносилось лишь эхо реальности.

Если она ощутила такое здесь — страшно подумать, что же творилось в это время с её телом.

— Почему же? Меня стоит бояться.

— Я тебя ненавижу. Бояться глупо.

Лив действительно не боялась его. Ей рассказывали, что он делал с мамой и с Ташей — но это не пугало её, а злило.

— Храбрая девочка. — Голос тихо засмеялся. — Жаль, что храбрые дети чаще всего плохо заканчивают. У них нечасто достаёт храбрости, чтобы не прятаться под кроватью при появлении зла, но ещё реже им достаёт сил, чтобы этому злу противостоять.

— Убирайся, ты, слышишь? Скоро мы тебя найдём, и Мастера с Кесом и дядей Ароном тебя в порошок сотрут!

— Сомневаюсь.

Лив вздрогнула: голос звучал прямо за её спиной, и это странное ощущение в кончиках волос…

— Почему ты не уходишь сразу, как тебе перестаёт быть нужным моё тело? Я не хочу тебя слышать!

— Мне интересно. И не в моём стиле пользоваться чужой вещью, не перекинувшись словечком с её владельцем.

Лив помнила, как впервые услышала этот голос. Тихий, спокойный, такой безопасный…

Гулять по большому городу одной оказалось неуютно, но Лив спрашивала дорогу у прохожих. Только у женщин, как учила мама. Ей милостиво рассказали, где находится ближайшая контора колдуньи; так что, привязав Принца у входа под вывеской в виде восьмиконечной звезды — октограммы, ей про них Джеми рассказывал, — Лив вошла в комнатку, где в кресле сидела с книжкой женщина в тёмно-серой мантии. Колдунья встретила Лив подозрительно, но когда девочка протянула ей золотой (один из десяти, позаимствованных из комнаты дяди Арона) и сказала, что хочет найти сестру, вроде бы успокоилась. Правда, спросила, знают ли родители, что Лив здесь, но Лив уверенно кивнула и сказала, что ей очень-очень нужно.