Никогда прежде - Марьяна Сурикова
– Что это? – сильно удивившись, я позабыла развить тему со слишком ранним визитом.
– Пресс, – мужчина лучился гордостью, – от деда достался. Поржавел только весь.
– Пресс? – Я потерла лоб. Обычно при этом слове сразу вспоминались братья в ту пору, когда надумали заняться внешним видом и принялись усиленно качаться. Приходилось по пять раз на дню проверять, стали у них кубики пресса появляться или по-прежнему вместо них выделялись поперечные диски, проще говоря, складки жира.
– Да, виноград давить, – пояснил ранний посетитель.
– И зачем его давить вот в этом? – Я снова оглядела ржавую рухлядь. Светлые звезды, сюда бы нашего министра. В Кончинку ради одних только раритетов стоило приехать. Хотя нет, ни в коем случае, никакого министра, он ведь непременно притащит с собой посла.
– Как зачем? – Мужчина даже обиделся. – Наследство ведь. Сколько лежало без дела, а теперь починю и буду вино делать. Собственное, домашнее, вкусное.
Он даже облизнулся.
Я посмотрела на клиента, на его раритет, вспомнила о том, как сильно проголодалась, и подумала, что негоже отказывать страждущим в помощи, а иначе жить станет не на что.
– Десять монет, – заявила я с ходу.
– Сколько? – Он аж поперхнулся.
– Десять.
– Это ж где такие цены?
– Да везде.
– Вот неправда. В Кончинке нет таких цен.
– Теперь будут.
– Кто ж тогда чинить станет?
– Кому надо, тот и станет, – теперь я пожала плечами.
Мужик посмотрел на свое наследство, затем почему-то на мой нос. Он словно ожидал, что тот сейчас удлинится и скрючится на кончике от жадности, как у сказочной ведьмы. После клиент заглянул над моим плечом в полутемное захламленное помещение.
– Хозяюшка, может, договоримся? Вижу, у тебя дел невпроворот, мужская сила требуется. Хочешь, помогу, а ты взамен вот… – он снова протянул мне пресс.
Я вздохнула. Большая часть монет как раз и должна была уйти на оплату работников, которые бы помогли разобрать завалы мебели. Сама сдвинуть ее я была не в состоянии.
– Так что? Меня, кстати, Гориком зовут. – Он поудобнее перехватил раритет под мышку, вытер о штаны пыльную ладонь и протянул мне.
– Сабрина, – я пожала руку, которую мужик тут же вырвал, чтобы успеть поймать у земли выскользнувший пресс.
– Ой-йо! – раскрыл Горик рот. – Вот так крыса!
Я оглянулась через плечо, чтобы увидеть, как наглючая рыжая (шкура казалась даже почти ржавой) крысиная морда, переваливаясь на коротких лапах, шествует через всю комнату, попав в круг света от открытой двери.
– Я бы с такой компанией спать побоялся, – проговорил мужик. – Загрызет во сне, и не заметишь.
Судя по тощему виду крысявки, он был недалек от истины. Ведь не каждый день ей устраивали подношения в виде завернутого в полотенце завтрака. Значит, ржавая морда вполне умела охотиться.
– И зайти побоишься? – уточнила я у него.
Мужик громко фыркнул и показательно шагнул через порог.
Глава 4
Братья
Не знаю, как разносились вести по Кончинке и насколько долго к ним не распределялся никто из реставраторов, но с момента ухода Горика ко мне наведалось столько народа, что теперь я смотрела на новую свалку раритетов в том углу, где прежде стояла мебель. В ушлости местных жителей я успела в очередной раз убедиться. Хотя могла бы учесть опыт с тем жуком, который меня сюда привез. Оплачивать труд в заявленном размере никто из них и не думал. У каждого находилось предложение, от которого невозможно было отказаться. Причем преподносилось все абсолютно в невинной форме, и не подумаешь, будто молодого специалиста решили надурить всем городом, обменивая труд на труд и иные формы расчета, кроме денег. У меня уже стоял у стены мешок картошки, корзина овощей, бутыль чего-то ядреного. Подозреваю, самогонки, о которой прежде я только слышала. Ее я решила использовать для дезинфекции. Еще напротив входа красовалась отмытая стойка, выуженная из мебельных завалов, по всей лавке фигурно были расставлены шкафы, комоды и даже остов кушетки, а в центре зала – кухонная столешница и деревянные запчасти, годившиеся для реставрации. Мне требовалось хорошенько рассмотреть это добро, чтобы смастерить новые ступеньки наверх. Окна были отмыты, полы тоже, а для покраски стены имелась большая банка с известкой.
Светлые звезды, как я на все это подписалась?
В окно, раскрытое, чтобы проветрить помещение, влетела забавная маленькая птичка и устроилась на столешнице. Важно прошлась по ней туда и обратно, но не успела даже клювик открыть, как была атакована рыжим вихрем. Соседка напала на послание, и я впервые в жизни услышала из уст разочарованной крысы зловещий утробный вой. По всей видимости, животному не доводилось сталкиваться со столь виртуозным отправлением обычных писем. Крысява слетела на пол быстрее, чем я успела среагировать, и исчезла в дырке в стене, едва просматривавшейся из-за груды раритетов. Бедное разорванное послание осталось лежать неровными клочками, которые мне пришлось соединять. И ведь поклялась ни в жизнь больше не отвечать послу, но у него был уникальный талант составлять письма таким образом, что я просто удержаться не могла.
«У тебя интересные братья», – гласила весточка от индигийца.
И вот зачем, спрашивается, ради одной строчки сооружать настолько замысловатую птичку? Меня всерьез заинтересовало, а смогла бы она запеть, не напади на нее крыса. Ведь у бумажного котика шерстка из тончайших бумажных волосков имелась. И даже мои братцы умели сооружать трещоточных громыхающих жаб.
«И чем же?» – отправила я ответ, не рискнув больше выкладываться на затратное послание в виде гильотины. Мне стало невозможно любопытно, что же братья учинили у посла и насколько сильно заставили последнего страдать.
Я выждала минуту, две, десять, но этот скверный мужчина так и не соизволил ответить. Однако спустя еще минут пять до меня дошло, что братья наверняка не смогут удержаться и опишут подробно собственный визит, а значит, нужно только дождаться их сообщения. Пока же я решила заняться приготовлением еды. День близился к вечеру, а мне довелось съесть лишь сдобную булочку с молоком. Их одна старушка выменяла на ремонт устройства, напоминавшего мясорубку, но оказавшегося прибором для нарезки овощей. Немощная старушенция громче прочих посетителей жаловалась на отсутствие даже мелкой монетки и так усердствовала, что, скажу честно, по-настоящему меня разжалобила. Жалость продлилась ровно до момента, когда бабулька ушла из лавки. На улице она оказалась очень прыткой и активной, а от немощи
