Наталья Калинина - Прошлые страсти

— Тщеславие — движущая сила прогресса и в то же самое время мина замедленного действия, подложенная дьяволом при молчаливом согласии Господа. — Альберт ухмыляется.

— Подо что подложенная?

— Дьявола неодушевленные предметы не интересуют. Он специализируется в области человековедения.

— А если бы ты оказался на месте… того человека?

Альберт беспокойно ерзает на стуле.

— Принцесса и прокаженный. Сказки слабоумного Голливуда. С детства люблю разоблачать сказки.

— Неблагодарная работа.

— Зато ее оценят потомки.

Теперь их окружает тьма. Быть может, подобная тьма была на Земле до сотворения Господом света.

— Ты похорошела. Существам высокоразвитым страдания к лицу. Особенно это относится к женскому полу.

— Я бы не раздумывая вернулась в ту пору, когда страсти были заоблачными, бесплотными, безрассудными. Страсть всегда должна быть безрассудной, правда?

— Правда, но не для всех. — Альберт громко скрипит стулом. — И не для тебя.

— Но ведь страсть, как сказано в словаре, это сильное любовное влечение с преобладанием чувственного начала. Неужели кому-то удалось и страсть разложить по полочкам?

— Помнишь, я читал посвященные тебе стихи, звезды падали нам на плечи…

— Помню.

— Я сохранил их. Правда, их пришлось засунуть в полиэтиленовый пакет, иначе бы их конфисковали.

Альберт достает из кармана маленький пакетик, высыпает на стол несколько светлячков. В комнате становится тревожно от призрачного, словно неземного свечения.

— Спасибо. — Анастасия растрогана. — Ты как Дедушка Мороз с подарками из прошлого. С самыми дорогими подарками.

— Не рассчитывай, будто я оставлю тебе их навсегда.

— В ту пору в моей жизни был человеческий смысл. Но ты не прав — я совсем не тщеславна. Честолюбива — да, но только потому, что, как когда-то ты, хотела бы сложить все к ногам…

— Что, отказались от подарков? Изволили торговаться?

— Взять, что ли, тебя в придворные шуты? Вместе с твоими звездами?

— Значит, хочешь положить к ногам?

— Сложила бы, да хватает ума не делать этого.

— Своего или чужого?

— Чужого главным образом.

— Думаю, ты слишком мало предлагаешь. Нужно, как я, набить мешок под самую завязку.

Вбегает Лариса, щелкает выключателем. Светлячки гаснут. У Анастасии и Альберта грустные поблекшие лица.

— Мамочка, утопленника вытащили. Ты, кажется, хотела посмотреть… — Лариса замечает Альберта и говорит презрительно: — Салют вселенской поэзии. — И снова — к Анастасии: — Представляешь, он у самого берега лежал. В ямке. А его где только не искали! Катьке дурно стало…

— А мне никогда в жизни не было дурно. Только плохо. А плохо — это даже хорошо. От этого, говорят, хорошеют. Пойдешь со мной? — спрашивает она у Альберта.

— Я устал с дороги. Лучше спать лягу. Можно, как обычно, в саду?

— Можно. Как обычно. А я пойду на берег.

Лариса ходит кругами вокруг стола, за которым сидит Альберт.

— Что это за черви на столе? — спрашивает она. — Вы что, уже в труп превратились?

— Это звезды нашей юности. Разве ты не знаешь, что у нас с твоей мамой была общая юность?

— Вот уж нет! Первая любовь моей мамы живет все в том же ослепительном замке, а вовсе не в склепе.

— Мы с твоей мамой играли в карты под «Реквием» Моцарта и под этого. — Указывает пальцем в сторону Элвиса Пресли. — Как его?

— Валерий Леонтьев. Думаю, вы не вылезали из дураков.

— Это самое счастливое состояние.

— Что вы понимаете под счастьем? Когда-то вы утверждали, что красота спасет мир. А сами… Пиджачишко… Брюченки… А сандалии точно с помойки.

— Во-первых, мир не желает быть спасенным, во-вторых, лучше увлечь за собой ту, которая…

— В склеп?

— К звездам.

Альберт поспешно собирает со стола светлячков, бережно ссыпает их в пакет, который прячет в карман рубашки.

— Приятного полета.

Лариса убегает, изобразив за спиной Альберта сначала крылья, потом рога.

Альберт не спеша снимает пиджак, бросает его на стул. Роется в тумбочке, извлекает какую-то книгу. Потом гасит свет и устраивается на Ларисиной кровати. Зажигает карманный фонарик и при его свете читает.

Слышится топот ног, возбужденные голоса. Кто-то включает свет. В комнате появляются Катя и Николай Николаевич.

— Не бойтесь. Зря, конечно, вы пошли смотреть, — говорит он. — Утопленник еще страшней, чем висельник. У того деформированы только голова и шея, а тут все тело. Весной у нас один по пьяному делу угодил в пилораму…

— Может, не стоит, Николай Николаевич?

— Да его зашили, не волнуйтесь. Живым остался. Словом, пей дальше, Вася!

— А шрам страшный остался? У одного моего знакомого после операции остался такой страшный шрам, что все время хочется трогать его.

— У меня тоже есть шрам.

Сует под нос Кате вытянутый палец.

— На пальце неинтересно, Николай Николаевич.

— Другого, к сожалению, нет.

— А у утопленников… ммм… все органы так страшно распухают?

— Не знаю. Но у меня есть учебник по судебной медицине. Могу дать вам посмотреть картинки.

— Учебник не интересно. Живьем интересней. Ну, теперь я точно ночь не буду спать. Да и не одну наверное. Николай Николаевич, а вы хорошо ночами спите?

— Как когда. Извините, Екатерина Петровна, но мне пора. Без меня ни машины не найдут, ни путевки толком не выпишут. А Вещевайлова еще в город нужно везти, на вскрытие.

— Ужас какой! А тем, кто повесился, тоже вскрытие делают?

— Да. И тем, кого током убило, тоже. Ну, я пошел. Скоро Анастасия Евгеньевна вернется. Вот, скажу вам, мужественная женщина: совсем близко подошла — ни один мускул не дрогнул.

— Настек любит острые ощущения — они в ней возбуждают творческую энергию. А в вас какую энергию они возбуждают?

— Деятельную. Вынужден откланяться, Екатерина Петровна.

Он уходит.

Катя ставит стул под абажур, хочет сесть, как вдруг оборачивается и видит, что за ширмой кто-то есть. Она издает вопль, одним прыжком оказывается возле ширмы, валит ее на пол и замирает в удивлении.

— Фу ты, черт, а я и не знал этого Фицджеральда. Душа у него почти славянская. — Альберт невозмутимо листает страницы книги. — Я бы даже сказал, шопеновская душа.

— Ты? Упырь несчастный. Ты что, вычислил нас?

— Здравствуй, Катерина Сексуально Озабоченная. Одна из свиты. Приближенная фрейлина. Или тебя послала в разведку моя супруга?

— Пора бы тебе знать, что я никогда ни по чьему заданию не действую, — обиженно говорит Катя.

— Что верно, то верно. Давно из первопрестольной?