Наталья Калинина - Прошлые страсти

Она уходит, изумленно и вместе с тем недоверчиво покачивая головой.

Лариса сворачивается калачиком в своей кровати и замирает. Потом поднимает голову, прислушивается. Она делает так несколько раз. Наконец под окном раздаются голоса. Лариса садится в кровати.

— Не встретились… Настенька получит сегодня телеграмму. Может, я на самом деле все испорчу? Что же делать?

Входят Альберт, Катя и Анастасия. Альберт с большой сучковатой палкой. Он прихрамывает. Анастасия с Катей поддерживают его с обеих сторон. Они заботливо усаживают Альберта на табуретку.

— Похоже на перелом, — говорит Анастасия. — Нужно сделать рентген и сменить кочевую жизнь на оседлую. Хотя бы временно. Мы пробудем здесь еще дней десять.

— Три сиделки. И все такие красивые и разные. Я думаю, у меня никогда не срастется кость.

— Меня, чур, в счет не принимайте, — говорит Лариса, скорчив гримасу.

— Две женщины у изголовья больного, две добрые феи из сказки. И девушка, взвалившая на себя роль злого демона.

— Неужели тебе не было больно? — изумляется Катя. — Я бы каталась по полу и выла.

— Пик уже миновал. У каждой боли есть свой пик. Как и у любви. Потом начинается постепенное затухание.

— Мне сначала показалось, будто ты нас разыгрываешь. Ты так картинно взмахнул руками, так красиво упал, как Лорка в своих этюдах. А потом еще долго не хотел вставать, декламировал Северянина, — говорит Анастасия.

— Я любовался твоим страхом, Настасья, и упивался твоей жалостью.

— Ничтожества всегда возбуждают к себе жгучую жалость и никогда — любовь, — комментирует со своего места Лариса.

— Злой демон, очевидно, полагает, что больной гордо уползет в кусты зализывать свои раны. Злой демон ошибается — больной решил ввериться без оглядки жалости двух добрых фей.

— Голова из-за тебя разболелась. — Катя трет ладонью свой лоб. — Сегодня же дам Лидке телеграмму. Пускай отрабатывает шубу и розовый унитаз.

— Не надо вторгаться слепым роком в жизнь других людей, нарушать их планы, надежды, упования.

Лариса вскакивает и, подбежав к Альберту, набрасывается на него чуть ли не с кулаками.

— А вам кто разрешил это делать? Кто вам разрешил вторгаться? Из-за вас они…

Она замолкает и в страхе глядит на Анастасию.

— Лорка, не бузи. — Анастасия берет со стола пустую бутылку, рассматривает ее на свет. — Одиночество заело?

— Гордое. Разудалое. Непримиримое. Бесшабашное. Морепоколенное. — Лариса падает на пол и начинает молотить по нему пятками. — О боги, где же вы со своим справедливым гневом?

Входит Николай Николаевич.

— Машина у порога, Альберт Дмитриевич, — говорит он. — Позвольте, я вам помогу.

Он хочет помочь Альберту встать со стула. Альберт отпихивает его руку и сам встает. По его лицу видно, что он превозмогает боль.

— Никакого перелома. Никакой жалости. Никакой оседлости. Вперед, всегда вперед наперекор судьбе. Молча промокнем сухие глаза.

Он уходит вместе с Николаем Николаевичем.

— Мама!

Лариса садится на полу и смотрит на Анастасию полными слез глазами.

— Прошу тебя, Лорка, возьми себя в руки.

— Это ты возьми себя в руки, мама. Я тебе сейчас такое скажу!

— Что случилось? — Анастасия встревожилась.

— Лорка влюбилась, — говорит Катя. — В нашего бездомного поэта. От любви до ненависти, говорят, один шаг. В обратном направлении тоже.

— Вам не надоело играть в эти человеконенавистнические игры? С собой? С теми, кто вас любит? Мама, тебе не надоело? Ты ведь, кажется, добрый человек, мама.

— Что тут без нас случилось? Говори немедленно!

— Мама, скоро придет телеграмма, но ты ей не верь. Она фальшивая. Ре бемоль в до мажорной гамме.

— Что за телеграмма? — взволнованным голосом спрашивает Анастасия.

— Я сама ее отправила. Я не имела права, но я хотела… Я так хотела… Мамочка, я поступила жестоко с ним, с тобой.

Она вскакивает, бросается к Анастасии и плачет у нее на плече.

— Может, еще не поздно все исправить? — растерянно спрашивает Анастасия.

— Да, да, думаю еще не поздно, мамочка. Он наверняка опоздал на первую «ракету». Он бы вообще никуда не поехал, если бы не я с этой идиотской сценой прощания.

— Доигралась. — Катя осуждающе качает головой. — Актриса из погорелого театра. Настек, а тебе не кажется, что наш Анатолий Васильевич совершил настоящий героический подвиг? Как-то не в его это стиле.

— Мамочка, не слушай ее. Он любит тебя. Очень любит. Только он… он такой слабый. И глупый. Потому что борется с собой, со своей любовью. Я бы… я бы отдалась любви с головой.

— Ой, я сейчас выпью тазепам. — Катя достает из буфета коробку с лекарствами и роняет их на пол. — Не руки, а швабры, — бормочет она. — Тазепам… Почему я всю жизнь влюбляюсь в каких-то недоделанных мужчин и пью тазепам? Настек, тебе тоже дать таблетку?

Анастасия отстраняет Ларису и медленно идет к двери. Останавливается на полпути. Делает еще шаг к двери.

— Ну же, Настек. Давай наконец поменяемся ролями, а? Знаешь, сейчас все женщины за мужчинами бегают. Это ты у нас белой вороной была. Перемени цвет, Настек, — говорит Катя.

— Лучше давай свой тазепам.

Анастасия протягивает руку, и Катя кладет в нее таблетки.