Наталья Калинина - Прошлые страсти

Катя сидит на кровати и листает какой-то старый журнал. Она все время вздыхает, что-то шепчет. Наконец встает, подходит к подножью лестницы в мансарду.

— Ау, Настек, ты там?

Ей никто не отвечает.

— Интересно, куда они все запропастились? Словно призраки — то вдруг исчезают, то снова невесть откуда возникают. Не дом, а какой-то замок с привидениями. А мне так хочется реальности, осязаемости бытия. Какой-то густой-густой материальности. Чтоб я могла кого-то потрогать. Чтоб меня тоже потрогали… — Закрывает глаза и неистово мотает головой. — Ненавижу! Ненавижу себя! За то, что меня никто не любит. Настю любят. Еще как. Сама видела. Она даже пальцем не успевает пошевельнуть, как все оказываются у ее ног. А она и не станет шевелить ради этого пальцем. А вот я, дура, липну как смола, досаждаю телефонными звонками, унижаюсь. — Катя расхаживает по комнате. — Ну где же они все?

Дверь с шумом распахивается, и на пороге появляется Лариса. Она разодета и накрашена в палитре неистового рока.

— Привет обществу в лице его самой верной представительницы. А где Настенька?

— А где ты, интересно, была? В Палермо?

— Нет. Всего лишь в славном городе Ростове.

— И что тебя туда понесло?

Лариса швыряет на стол сумку, садится на пол, вытягивает ноги.

— Глупый вопрос, заключающий в себе зерно глупого ответа. У меня в Ростове любовник.

— Ужасно остроумно. А меня почему с собой не взяла?

— Тебя не оказалось в списке. Как это у классика? «В списках не значится».

— Ну, и как провела время?

— С пользой для дела. То есть рационально. Вот только к автомату была страшная очередь.

— С кем говорила по телефону?

— С Москвой.

— С дедой-бабой?

— С какой стати? С посвященными.

— И во что они посвящены?

Лариса неопределенно хмыкает.

— У твоей матери, между прочим, завтра день рождения. Настек у нас лев неукротимый.

— Моя подруга всю жизнь считала себя львом, а совсем недавно выяснилось, что она родилась не без четверти двенадцать, а в четверть первого.

— Минуты не имеют значения. Особенно когда дело касается созвездий. Там в ходу категория вечности.

— Как раз там минуты имеют огромное значение. И мгновения тоже.

Лариса медленно поднимается с пола и начинает раздеваться. Ярко-бирюзовую юбку оставляет на полу, кофточку цвета фуксии швыряет на буфет, панталеты летят в разные стороны. Она остается в узеньких трусиках и без лифчика. На шее трогательно поблескивает маленький золотой крестик.

— Любовники — самое расточительное из женских удовольствий, — изрекает Катя. — В смысле духовного здоровья.

— При чем тут любовники?.. Ах да, Катенька, не говори Настеньке, где я была. Ладно?

— А что мне за это будет?

— Все будет. Хочешь, я позвоню ему по телефону и продиктую текст любовного письма?

— Ага, теперь я все поняла. Настек тоже поймет.

— Ни в коем случае. Она жутко наивная. Особенно в таких делах. Она притворяется искушенной, верит сама в это притворство и нас пытается заставить поверить в него. Ваше поколение вообще до дикости наивно.

— Скажи на милость, цыпленок, а уже кукарекает.

— Ну и кукарекаю. Что тут плохого? — Лариса обиделась. — А вот вам даже рта раскрыть не позволяли. Вы пищать и то боялись. Мама писала книжки для малышей, чтоб не обманывать себя и других взрослых.

— Какая ты, однако, умная.

— Я помню, ей звонили из журналов, заказывали всякую белиберду про продовольственную программу, ускорение, коллективный подряд, идейную убежденность, человеческий фактор, перестройку…

— У тебя в голове идеологическая и историческая каша.

— Ха-ха. Это не самое страшное. Страшно, когда учат жить на примерах покойников.

— Среди них были и не такие уж плохие.

— Без вас разберемся, кто свой, а кто чужой. Но дедушку я им все равно никогда не прощу.

— Кому — им?

Голос Кати звучит устало.

— Не знаю… Ладно, а где все-таки мама?

— Ревнуешь?

— К кому? К этому поэту в шутовском колпаке?

Она наигранно смеется.

— Беда в том, что он опоздал родиться на целое столетие. Иначе ты бы сейчас читала его стихи в хрестоматии.

— Это все словоблудие. Где доказательства его таланта? И потом, так опуститься из-за того, что любимая женщина не ответила взаимностью. Глупо.

— Между прочим, я его за это очень уважаю. На месте Настеньки я бы…

— Ты никогда не окажешься на месте Настеньки.

— Ты права. — Лицо Кати становится грустным. — Но я очень часто ее не понимаю.

— Я тоже.

— Знает ведь, прекрасно знает: не встретится ей никогда второй Анатолий Васильевич. Это, что называется, от Бога. И раз в столетие.

— Ты так думаешь?

— Думаешь, думаешь… Я точно знаю. Да я бы на ее месте бросила всех вас к чертовой матери и уехала…

— Куда?

— Куда глаза глядят.

— Но там ведь нет удобств. Отдельной комнаты. Рояля. Персидского ковра для занятий йогой.

— Все это нужно только тогда, когда нет другого.

— Ты так думаешь?

— Отвяжись от меня, Лорка. Слышишь?

— Грубиянка. Я с тобой по-хорошему, а ты вдруг ни с того, ни с сего меняешь лозунги на противоположные. Совсем как в семнадцатом году.

— Ты наговариваешь на Настю. Она так далека от какой бы то ни было меркантильности.

— Да, представь себе, я зачем-то на нее наговариваю. Настенька, прости меня, если можешь.

— Не ломай комедию. Ну, какую же телеграмму получит завтра наша Настя?

«Жизнь без тебя невыносима тэчека только позови и буду с тобой тэчека любимая тэчека любимая тэчека любимая».

— Заковыристо. Если бы мне прислали такую телеграмму, я бы…

— Гони деньги.

— Ни фига себе! И сколько?

— «Ракета» туда-обратно, два междугородних разговора с доверенным лицом, плюс мороженое и прочие мелкие расходы.

— Наскребу. Но уважаемый Анатолий Васильевич не роняет себя до того, чтобы выражаться столь высоким штилем. Если он и пришлет телеграмму, то примерно следующего содержания: «Пьем шампанское в честь новорожденной тэчека целуем тэчека Ира зэпетэ Галя зэпетэ Толя».

— Чем сильней обман, тем больше веришь.

— Настек будет очень страдать. Если поверит.

— Ей это только на пользу. Она сама говорит, что страдания возвышают, что она очень любит себя в страдании…

— Великолепно. И чего, спрашивается, ты добиваешься?

— Пойми, я хочу, чтобы они всегда были вместе. Не знаю, кто из них придумал эту дурацкую формулу счастья: всегда рядом, но вместе никогда. В сравнении с ней история Ромео и Джульетты кажется милой рождественской сказочкой.