Любовный треугольник - Элла Александровна Савицкая
— Нет, конечно. Ты же сказал не говорить.
— Вот и всё. Придумай что-то, ты её подруга. Скажи к Новому Году подарок или еще что-то. Но возвращать деньги отговори.
— Ладно.
Телефон снова оживает, от чего мое сердце во второй раз за последние пару минут дуреет.
— Ты поговори, я пока покурю, — протягиваю сестре мобильный, а сам встаю и подмигнув ей, обхожу стол. — И фотку мне потом эту скинь.
61 Давид
— Так, ну я в любом случае так сразу все не разберу, — просматривая документы, произносит отец.
Состояние здоровье ему уже позволяет заняться любимым делом, поэтому приехав сегодня утром, он практически с ходу рвётся в бой.
— Без проблем. Я помогу. Да и Анна в курсе всех дел.
Анна — секретарь, которую я нанял после ухода Оли. Опытная, способная, она включилась в работу моментально.
— Хорошо… понял тебя, сын. Сейчас пройдемся с тобой на кухню, познакомишь с кем я еще не успел пообщаться. Персонал вижу почти весь прежний, но есть и новенькие.
— Познакомлю, но для начала я бы хотел обсудить кое-что.
Вскинув бровь, отец откладывает документы и складывает руки в замок на столе. Цепко ввинчивается в меня глазами.
— Обсудить надо…
Когда не так давно зашел разговор о днях рождениях Гора с Арсеном, я сказал ему, что матери на праздниках не будет. Естественно, в меня полетели вопросы и непонимание. Мать, похоже, сама ничего ему не говорила. Либо надеется, что я передумаю и всё преспокойно останется в прошлом, либо надеется на поддержку отца, но при этом все равно опасается, поэтому и тянет до последнего.
— Я буду говорить, отец, а ты дослушай до конца. Выводы потом сделаешь сам.
— Говори…
И я рассказываю. Сухими фактами о наших с Олей отношениях, начавшихся еще когда она училась в школе. Рассказываю о том, как женился и теперь считаю этот свой поступок самым необдуманным и неверным. О событиях после его приступа. Об истерике Ани умалчиваю. Ей было достаточно унижения передо мной и Олей. Это не та информация, о которой нужно распространяться. Говорю только, что она тяжело всё восприняла и перенесла. Про Олю тоже сильно не углубляюсь, обтекаемо, так, чтобы он понял смысл. Потому что всё, что касается её — сугубо личное. Но рассказать одно, не зацепив другое невозможно. А я хочу, чтобы он понял глубину участия в этом всём матери и то, как она повлияла на исход каждого события в моей жизни.
— Я глубоко уважаю тебя, отец, несмотря на твое решение вычеркнуть из жизни Мариам. Именно ты сделал её сильной. Именно ты дал ей и мне толчок в жизни. Мать же поступила иначе. По этой причине я не желаю её видеть у себя в доме, на праздниках моих детей, и вообще так или иначе быть связанной с моей семьей.
Вижу, что информация даётся ему сложно, поэтому стараюсь смягчить углы, хотя сделать их совсем тупыми не получится в любом случае.
Встав, отец отходит к окну и закладывает руки за спину. Напряженно, молчаливо переваривает услышанное.
— Значит, ты и Оля…
Скорее констатация, поэтому не вижу смысла подтверждать.
— И, если бы не она, ты бы поступил, как Мариам. Отрекся от меня, матери, всей нашей родни.
— Я бы — нет. А вот вы все…
Не договариваю, потому что и так всё понятно.
Молчит и только по частому дыханию я понимаю, что даётся ему это осознание непросто.
— Воспитал детей, называется…
— Нормально ты нас воспитал, па, — выдыхаю и встаю, чтобы подойти и встать рядом с ним. — Мы же не в деревне живем, чтобы придерживаться устоев, в которых выросли. Мы переехали, впитали в себя часть другой жизни. И это неплохо. Ты не видел Мариам, но она счастлива. С Нареком она бы не была такой счастливой. Она бы сидела в ворохе детской одежды, как Ани, и крутилась у плиты, потому что Нарек, как ты помнишь, был против того, чтобы сестра работала. Сейчас же она цветет. Твоя дочь имеет в жизни то, чему ты ее учил. Достаток, цели, амбиции. Она — это она. А рядом с ней любящий её мужчина.
При упоминании Демьяна губы отца презрительно искривляются. Для него он, наверное, навсегда останется тем, кто «испортил» его дочь.
Понимаю, что для того, чтобы принять факт того, что я мог бы поступить, как Мари, отцу нужно время. Возможно, он больше и не захочет иметь со мной ничего общего, ведь это почти предательство. Предательство, которое мне не дала совершить Оля.
— И мать об этом знала… — Снова скорее констатирует, чем спрашивает. Словно скрупулезно раскладывает по полкам факты в своем сознании. — И тогда знала, и сейчас. А я Олю на работу взял…
— Вот только про Олю плохого ничего не надо, — сразу решительно обрубаю его.
— Я и не собирался, — хмыкает он, — не представляю через что этой девочке пришлось пройти. А ведь она еще умнее, чем я думал. Сама от тебя отказалась, надо же. А ты, не принял эту жертву. Что тебе мешало дальше жить так, как жил? Ведь неплохо же живешь. Зачем опять было с ней это всё начинать? Ани тоже досталось.
— Давай без нотаций, — говорю холодно, — жертва мне эта не нужна была изначально. И если бы я не был таким принципиальным и гордым, то разглядел бы еще тогда что к чему. Но кровь у нас с тобой одна. И ты, как никто знаешь, как эти долбанные принципы садят нас на цепь. Сам на такой сидишь уже полтора года. И только из-за этого не можешь встретиться с Мариам.
— Всё, хватит о ней. — отрезает отец, разворачиваясь ко мне передом. В глазах молнии, скулы ходуном ходят, — Я услышал твои объяснения, Давид. Лусинэ я не оправдываю. Она не должна была идти к Оле. Такие вопросы решаются в семье. Прежде всего она должна была сказать мне. Я же сейчас чувствую себя глупцом, за спиной которого долгое время жили не так, как я себе представлял. И это чувство дрянное. Но ты… ты готов был предать меня. И я сейчас не знаю, как к тебе относиться.
Вдавив ладонь в грудь, он яростно растирает ребра, как будто снова испытывает сердечную боль.
— Сядь, отец, — дотрагиваюсь до его предплечья, но он одергивает его и сам садится в кресло.
Тревожно оглядев его, наливаю из графина стакан воды и протягиваю ему.
— Выпей. И не принимай никаких
