Тайна Лучкиных болот - Алёна Берндт
А вот Прокоп Харитонов, кум Несторов, с детства они друзья, вот и тут, на болотах, вместе сподручнее. Тоже спит, на пол леса храпит, всех волков поди разогнал, усмехнулся дед Антип. Тут и третий… старый Спиридон Глушников. Немного моложе самого Антипа, ноги уж болят, а ведь вот – тоже пошёл, как прослышал, что парнишка кузнецов на топи запропал. Тихо сопит, старый ведь, его и на топь идти не взяли, на тверди оставили, костёр жечь да кликать, ну как Ванятка сам выйдет. А всё же и это ему, старику, поди тяжко…
Неспокойно на сердце у старого Антипа, чуется что-то… то задремлет, да вскочит, почудится, словно зовёт его кто-то, не Ваня ли… Подкинет старый Антип в огонь толстую ветку, прислушается, но… нет, тишина.
– Ты, Антип, сам ложись-ко, подремли чутка, – закряхтел Спиридон, – Утро нескоро ещё, отдохни. Я посижу, подержу костёр.
– Да рази я усну при таком, – покачал головой Антип, – Спи уж, а я до утра.
Но Спиридон поднялся и сел на толстое бревно рядом с Антипом. Взяв в руки палку, поворошил костёр и просипел, что им, старикам, ночью какой уж сон, так, курам на смех. Трещат сухие сучья в огне, где-то в лесу ухает филин, бередит невольно душу. Стариков в сон стало клонить как-то одновременно, свесил голову на грудь Антип, привалился к корявой берёзе, у которой встали лагерем. Спиридон тоже дремлет, опершись спиной на пенёк… И не чуют оба, что вдруг потянуло с топи гнилой сыростью, окунулись корни чахлых деревцев в густое облако душного тумана, устлавшего топкий берег.
Тихая песня послышалась где-то, совсем рядом. Нежный девичий голосок выводил грустную песню, как потеряла девица любимого, в дальний край он уехал и позабыл о ней… Тут подскочил Спиридон, словно ужалил его кто в самое сердце! Потёр лицо рукой, может послышалось со сна, почудилось! Огляделся старик кругом себя – спят его товарищи, словно чары какие их свалили, вот и Антип, только шевелил рукой, а теперь упала голова на мягкий сырой мох, сам увалился и спит непробудно!
Хотел было Спиридон его растолкать, но ледяной ужас сковал его, ни пальцем пошевелить, стоит столбом. Сильнее клубился туман, и со страхом смотрел оторопевший Спиридон, как подбираются к нему сизые туманные клубы, словно щупальца, протянувшиеся от самой топи. Девичий атласный голосок нежно выводил грустную, пробирающую до нутра песню.
Спиридон не мог и шагу ступить, хотя всё внутри кричало ему, приказывая бежать не оглядываясь. Но он только и мог щурить слезящиеся глаза, вглядываясь туда, откуда катились волны тумана, подбираясь к его ногам. Старик даже закричать не смог, только жалобно что-то простонал, когда там, у кустов ракитника показалась девичья фигурка в изумрудно-зелёном сарафане. Облака рассеялись, и яркая, серебристо-белая луна заливала всю кругу своим жемчужным светом. Каждый листочек был виден в этом красивом, но сегодня почему-то очень страшном для Спиридона свете… Туман добрался до пламени костра, и тот словно задохнулся, поперхнулся им, высокие языки спрятались и теперь на месте большого огня мерцали только красные уголья.
– Что, Спиридонушко, не ждал меня? – девушка в зелёном сарафане остановилась чуть поодаль, оставаясь в тени ракиты, – А вот я тебя ждала… повидать хотела, тоскует сердечко, помнит, что ты мне говорил, какие слова… и какие обещания давал. Гляди, как судьбина не ласкова к тебе… постарел, хвороба тебя тайная доедает. Поди, поди сюда, преклони седую головушку, а я тебе помогу. Покой дам, и от боли избавление! Измучился, родимый…
– Ты… ты же мёртвая! – простонал Спиридон, ноги его подгибались, он схватился за ствол кривой берёзы и во все глаза смотрел туда, где в клубах тумана стояла девушка.
– Так и ты уже не жилец, Спиридонушко, сам знаешь, – ласково звала девушка, – Поди ко мне, любый мой…
– Это ты, нечисть, меня прокляла! – отчаянно закричал Спиридон и оглядел своих товарищей, что спали у костра.
Но те и не шелохнулись от его крика, их почти совсем скрыл от него своим покрывалом туман, только храп Прокопа Харитонова так же и разносится по округе.
Страшно рассмеялась девушка в изумрудном сарафане и поправила девичий венок на голове, проведя рукой по перекинутой на высокую грудь косе. Её леденящий душу смех разнёсся далеко, разбудив лес и простёршуюся далеко топь. Кто-то встрепенулся неподалёку и кинулся бежать подальше, в чащу, словно тоже, как и Спиридон, почуяв над собой опасность.
– Я тебя один раз уже убил, – с тяжёлой, удушающей злобой проговорил вдруг Спиридон, и с неимоверным усилием оторвал ноги, словно вросшие в землю.
Он двинулся в сторону девушки, рыча и ругаясь, на ходу Спиридон прихватил в руку прислонённый к старому пню топор. Он уже убил её один раз, значит сдюжит и в другой! Ощутив в руке плотное, не раз обласканное мозолистой рукой топорище, Спиридон почуял, как сила и разум возвращаются к нему. Он широко шагал по устлавшему землю туману, быстрее, быстрее, стараясь поскорее нагнать скользящую по туманному покрывалу девушку…
А та летела, словно ветер, примечая только ей одной знакомые метки. И если бы старый Спиридон не был так ослеплён страхом, душевным волнением и тяжкой злобой, то он многое бы мог заприметить! Но вела его ненависть, лютая, обжигающая и слепящая глаза.
– Стой! Стой! – задыхаясь проорал Спиридон, понимая, что догнать девушку он не сможет, он остановился и оперся на собственные колени, пытаясь отдышаться, – Луша… стой…
– Что? – зазвенел девичий голосок, и подняв глаза Спиридон увидел, что она стоит на невысоком пригорке, а за её спиной висит над топью лунный диск, протягивая к ним свою серебристую дорожку, – Отдышись, Спиридонушко, отдышись, родимый. И топор тебе ни к чему, знаешь ведь, что я всегда тебя любила, сердечко тебе отдала… За что же ты так со мной, за что?
Девушка, которую Спиридон называл Лушей, попятилась, потому что старик поднялся и медленно двинулся в её сторону. Лицо его, и без того обезображенное злостью, исказилось ещё сильнее, оскал стал похож на звериный. Вот она, совсем близко, ещё немного, и он сможет схватить её, смять, сломать… Как когда-то давно, снова увидеть в испуганных глазах обречённость
