Тайна Лучкиных болот - Алёна Берндт
А вот уже Купала – послезавтра… Всё это в голове Глаша передумала, пока бежала до топи. Что она там будет делать, чем Ване своему поможет, она не знала, ноги сами несли её, мелькал её сарафан меж деревьев, огнём вспыхивала алая лента в косе.
– Ты, девонька, куда так спешишь? – раздался вдруг скрипучий голос, когда Глаша остановилась перевести дух.
На большом замшелом пне сидела пожилая женщина в платке, повязанном по самые глаза. Узловатые свои руки она сложила на деревянную клюку, а на ладони пристроила морщинистый подбородок. Прищурившись, она смотрела на девушку и чему-то усмехалась.
– Я… я… здравствуй, бабушка, – едва отдышавшись сказала Глаша, – На топь мне нужно…
– Да уж и так видать, что на топь идёшь, – усмехнулась бабка, – Сама пропасть хочешь?
Глаша не знала, что и ответить, она узнала женщину. Недалеко от самой Бобровки хутор был, Малинники. Старый обветшалый дом каким-то чудом ещё стоял, скособочившись у старого ручья, истекающего из небольшого озерца, полного чистой, словно хрустальной воды. И сколько себя Глаша помнила, жила там старая бабка Марфа, одинокая бобылка. А может и не бобылка, поговаривали, что был у неё муж, да помер, вот и вернулась она в дом своей бабки, которая к той поре уже померла. Внучка у Марфы была, Аксинья, тихая худенькая девчушка, невесомая и бледная, словно тень. Всё с бабкой в лес ходила, за травами да корешками…
Старая Глашина бабушка Христя говорила, что весь род у них, Малинниковых, которые на хуторе близ Бобровки обитают, ведовством грешит.
– Дед старый у имя ишшо с чёртом знался! – щурясь говорила бабка Христя, оперши подбородок на клюку, – Которые-то черти в омуте под меленкой обитають, вот с имя старый Касьян водился, всё носил туда чего-то в большой корзинке! Мефодьевна сказыват, будто младенцев он тудыть носил! Опосля и вся родня евойная ведала, вот теперь и Марфа знается с нечистым, тому и девчонку свою учит! Ить грех какой, а всё одно кто-то да идёт туды, в Малинники, к ведьме…
Вот теперь эта самая ведьма бабка Марфа и сидела перед Глашей, глядя на девушку черными своими глазами, словно видевшими всё насквозь.
– Знаю я, почто ты на топь собралась, – негромко проговорила Марфа, – Токма ты того не знаешь, что и Ваньку свово ты не выручишь, и сама голову там сложишь. А вот ежели меня послушаешь, то… мабудь и сладим мы такое дело, великое…
– Бабушка! Я всё сделаю, как скажешь, только научи! – Глаша каким-то чутьём угадала, что неспроста сидит тут старая Марфа и без неё ничего у Глаши не выйдет.
– Тогда поди домой сейчас, а как свечереет, отпросись к тётке своей сходить, а сама ко мне загляни.
– А… как же Ваня, ведь он там? – испуганно прошептала Глаша, она и перечить старой Марфе опасалась, и упустить время было боязно.
– Ничего с ним до послезавтрего не станется, покуда Лушка в силу не войдёт да обещанного не выполнит, станет Иван твой с Мороком ходить, для него часа не пройдёт за это время. Ты мне верь, я знаю, чего говорю.
Голос старой Марфы звучал так тихо, но услышала в нём что-то Глаша, надежда на спасение вспыхнула в ней с новой силой. Она поблагодарила бабку Марфу, оглядела шелестевшую рощу, за которой уже угадывалась та самая Лушкина топь, и поспешила обратно домой.
А тем временем старый Антип, собрав мужиков, кого смог найти в занятой своими делами деревне, и отправился к топи, искать Ванятку. Не знал ещё ни сам дед Антип, ни спутники его, что до самой ночи без толку будут бродить они по топи, щупая кочки вперёд себя длинными палками. Что только и станут их надеждой разожжённые по краю топи кострища, у которых останутся ночевать четверо, и в ночи кричать в топь, тщетно звать Ивана до самого утра…
Глава 4
Душа Глашина замирала от страха и беспокойства. Она снова проверила всё, что наказала сделать матушка, чтобы не рассердить её и отпроситься к тётушке, отцовой сестре. Это не было делом диковинным, тётка Устинья племянницу любила и привечала, подарки с ярмарки ей всегда привозила. У самой Устиньи четыре сына было, трое уже давно оженились и жили своими домами, муж шестого года как преставился. Жила теперь Устинья одна, сынов да внуков привечала, младшего своего, Сергуньку, ждала с выучки – ремеслу бондарному он в уезде обучался, по осени домой вернуться должен.
– Матушка, позволь мне до тётушки сходить, – попросилась Глаша, когда мать с отцом и братьями вернулись с покосов, – По дядюшке скоро година будет, может помочь чем надо, спрошу.
– Поди, Глаша, поди, – кивнула мать, – Да не припозднись гляди, вечорать станем раньше, устали мы, да и голодные. Завтра снова раненько ехать.
– А я с тётушкой и повечоряю, вы меня не дожидайтесь, – обрадовалась Глаша дозволению, – Всё и ей не скучно! Там и ночевать останусь, тётушка давно звала гостить.
Собралась Глаша и полетела к тётке, а к той почти всю деревню пройти, да мимо холма-яра, по берегу Койвы. А можно и напрямки, только тогда через хутор Малинников, вот туда Глаше и надо было, словно бы и мимоходом заглянуть.
Боязно было Глаше в ведьмину избу входить, а только за Ваню страшнее было. Отворила скрипучую дверь и вошла в тёмные сени… под дверью в дом пролегла полоска света, и Глаша стукнула в неё негромко.
– Бабушка… это я, Глаша…
А в доме было и не страшно. Чистая, аккуратно выбеленная печка была расписана синими узорами, возле неё возилась девочка лет десяти, это была внучка Марфы, Аксинья. Девочка обернулась и удивлённо уставилась на гостью, видать не ждала никого, но спохватившись кивнула Глаше.
Девушка вошла и огляделась, под тёмными образами в углу горела маленькая лампадка, и Глаша удивилась этому, а как же… ведь говорят, что бабка Марфа ведьма, а тут – иконы! Пушистый серый кот с белыми, словно седыми усами настороженно глядел на вошедшую девушку с припечка, пахло чем-то съестным… всё как у всех, в какую избу не войди!
– А, пришла, – бабка Марфа вышла из
