Сказка про Ливень - Алина Андреевна Верходанова
Но она все еще верила в любовь с большой буквы «Л» и, конечно, именно поэтому подумала, что ее милый волшебник окончательно сошел с ума, и она сказала ему:
— Дима, заткнись, пока не поздно.
Он замолчал, но она опоздала.
Они были бы отличной парой — изысканной и изящной. Вот только левый туфель был снежно-белый, а правый — цвета «брызги шампанского».
И что теперь? Теперь она прячется за тяжелой гардиной своей маленькой спальни от (вчера) лучшего друга, от (возможно) удачного брака, который ему привиделся в туманном «завтра».
Он не искал ее — он знал: она дома.
Он не стучал в ее двери, не звонил по ее телефонам — он видел плотно зашторенные окна. Он знал: она прячется от него, его слов, его глаз, всего мира.
— Ты все испортил, — твердила она, беззвучно, едва шевеля губами, согреваясь липовым чаем и медом.
— Ну что ж, — отвечал он кривою улыбкой совсем не веселой, — один из нас должен был сделать это однажды. Точнее, а! не важно! К черту! Все к черту!
Он бросил кружку, все еще полную холодного чего-то, в раковину и хлопнул дверью.
Как можно быть такой наивной, как можно быть таким ребенком в Свои-То? Красивая, умная, нежная — конечно, она очаровала его с самого начала, конечно. Жаль только, с самого начала их повело не туда, а теперь уже поздно пытаться что-то исправить.
И все-таки жаль, что уже не вернуть той легкости ее смеха, искренности их болтовни и прочности дружбы, которая все же оказалась такой хрупкой.
Она сказала ему:
— Дима, заткнись, пока не поздно.
Он замолчал, но она опоздала.
— Надо было раньше, — повторяла она в тишину, — Вместо «Привет»:
— Привет, Оленька.
— Дима, заткнись!
Нет, не то. А сразу после «Знаешь, я подумал» — после этих слов никогда ничего толкового уже не происходит:
— Знаешь, я подумал…
— Заткнись, Дима.
Нет, не то — поздно. А когда? Когда впервые она случайно уловила его хитрый взгляд? Когда ей впервые показалось, что для него возможно нечто большее? Раньше? Сразу после: «Негоже столь прекрасному созданию хлестать в одиночестве виски с содовой», вместо улыбки — Дима, заткнись? Ты будешь отличным другом, просто заткнись! Но тогда ведь она и сама не знала, что из столь банальной сцены вырастет не скоротечный романЧИК, а глубокая чистая дружба, столь пошло испачканная теперь.
А может не поздно исправить — забыть — зачеркнуть — изменить — извиниться?
Сказать: Оленька, я идиот!
Так трудно видеть кого-то столь настоящую, когда в твоей жизни столько всего притворного? наигранного? лживого? Да все подряд.
Оля, прости! Я буду хорошим мальчиком!
Кряк — sms — тишина. Ей надо подумать.
***
Сколько времени прошло? Месяц? Уже почти два.
Я блуждал рассеянным взглядом по серой унылой улочке, спящей за окном. Мелкая колючая морось, казалось, повисла в воздухе, пропитывая вязкой сыростью все на свете. И никого. Ни единой души в узком переулочке, в начале ноября. Я вздохнул, задернул шторы и отвернулся от окна.
Я снова видел Ее. Ливень. Она стояла прямо предо мной, как всегда, таинственно невозможная, но отчего-то печальная, посреди такой же пасмурно-осенней улицы. Точнее, справа налево: улица, Ливень, улица — триптих.
Л. нетерпеливо отстукивала ножкой неровный ритм своего ожидания, поглощая мою реакцию на новый шедевр современной живописи. Я молчал. Завороженный и растерянный.
— Ну? — не выдержала художница.
— Мг.
— Это Она?
Я кивнул. Конечно, это была Она, вот только
— Почему не нее завязаны глаза?
Л. раздраженно передернула плечом и присела на подоконник рядом со мной.
— Это же твоя Ливень, почем я знаю?
— Но это ведь ты ее нарисовала.
— Но это ведь ты ее придумал.
Я. Моя Ливень. Моя.
Вдруг ужасно захотелось просить прощения, просить, молить и каяться. За то, что столько дней не ловил ее тень в толпе прохожих, не искал ее взгляд, не думал о ней, не видел ее, разве что порою во снах, и то смутно, неясно. За то, что вновь и вновь каждое утро просыпался Абсолютно Нормальным Человеком. Как будто такие бывают.
И вот теперь Она здесь, на грубом холсте — на пустой серой улочке, убегающей за горизонт. Где-то вдалеке мне мерещились стены и окна ее одинокого древнего замка и тихий огонь Ее очага, манящий и недостижимый.
Моя милая, нежная Ливень.
— Я уловила, правда, ты чувствуешь это? Я уловила ее.
Я киваю в ответ. Да, ты ее уловила.
Но отчего же Она так печальна?
Бледные тонкие руки, поднятые к лицу, словно в мольбе, черные, пропитанные осенней влагой волосы, черты, искаженные молчаливой печалью, и повязка на прекрасных глазах…
— Ты Так ее видишь, Л?
— А ты Ее видишь иначе?
Я не знал, что ответить. Да, я Ее видел иначе, но я так давно ее не видел, мою бедную Ливень.
— Хватит, не важно. Забудь.
Полный набор предписаний. Л. накрыла белым полотном улицу — улицу — Ливень, словно стерла с лица земли, словно щелкнула лампочка в кромешной тьме — я словно проснулся.
— Ты чего?
— Выметайся. Все. Уходи. Ты мне надоел. Я позвоню.
Не слишком удивляясь (с ней такое случается), я покорно выставился за дверь.
Мелкая жалящая морось, проникая повсюду, казалось, пропитывала самое мое естество, и в ее неслышном шорохе я слышал нежный голос. Без упрека, без скорби и грусти, словное далекое тихое пение…
Кажется, я соскучился.
***
Был один из тех дней, когда мелкий град мешается с первым снегом и тает, едва касаясь земли.
Полная грации, словно большая хищная кошка, она сидела, завернувшись в черный шелковый мех своего манто, и, блаженно полуприкрыв глаза, вдыхала сладкий запах вчерашних духов, все еще хранимый ее кожей, все еще блуждающий в волосах.
Она смаковала последние минуты своего тихого утра — еще чуть-чуть и безжалостная трель телефона разобьет его в клочья, и кто-то зачем-то будет что-то от нее хотеть.
— Ваш лАтте, — еле-слышно обронил официант (она шепнула ему «Спасибо» с легкой улыбкой) и исчез так же неслышно, как появился, оберегая ее молчаливый мир, зная, сколь хрупок он, когда на часах без четверти девять. Утро.
А мелкий град мешался с первым снегом, налипая на окна комками из манной каши, и таял, едва касаясь земли. Она улыбалась. У нее оставалось еще 13 минут тишины.
Она была где-то далеко. Через пару дней, должно быть, будет снег. Совсем не такой, как сегодня. И метель, завывающая по ночам в тесных улочках меж съежившихся от ужаса домов. Она будет
