То самое чувство - Лия Роач
Его отца на кухне уже нет, и я могу немного расслабиться.
Пока Никита достает из ящика для столовых приборов и посудного шкафа требуемую посуду, я разглядываю светлый матовый гарнитур и кофейные шторы на окнах – вкус у его мамы явно есть. Закончив с наполнением подноса, Никита подходит и поливает из детской лейки раскидистый не цветущий цветок. Я вслух высказываю свое удивление этим непацанским занятием.
– Просто это мой цветок.
Ответ меня не удовлетворяет, я продолжаю молчать, ожидая пояснений, и он нехотя договаривает:
– Вика подарила.
– И ты его до сих пор хранишь? – не удерживаюсь я от вопроса.
– Ну не выбрасывать же. Он здесь живет уже пару лет. Почти член семьи.
– Понятно, – киваю я, чувствуя болезненное покалывание в груди.
"Даже Викин цветок – член этой семьи", думаю с грустью, но тут же одергиваю себя: "Боже, Кира, ты на самом деле ревнуешь к цветку?! Ты нормальная вообще?"
Никита подходит ближе и пальцем бережно освобождает губу, которуя я и не заметила как закусила.
– Это всего лишь цветок, Кир. Но если тебя он беспокоит, я от него избавлюсь.
– Ты же не хочешь его выбрасывать, – против воли мой голос звучит капризно, и мне становится стыдно.
– Не выброшу. Отдам бабушке или отвезу Лешке. Его жена любит возиться с растениями.
– Ладно, – улыбаюсь я. – Пусть живет. Но поливать не проси – вдруг не удержусь и подсыплю ему чего-нибудь ядовитого.
– Какое коварство!
Он смеется и мы возвращаемся в гостиную.
На пороге я глубоко вдыхаю и нацепляю дежурную улыбку – сейчас меня наверняка ожидает допрос по всей форме.
Пробыв в доме Никиты около часа, мы помогаем убрать со стола, расставить обратно сдвинутые для незапланированного чаепития тарелки и тепло прощаемся с его родителями.
– Рады были познакомиться с вами, Кира. Заглядывайте к нам еще.
Я в ответ смущенно мямлю, что тоже рада знакомству, обещаю приходить чаще, мысленно желая лишь одного – поскорее убраться из гостеприимного дома, проведенное время в котором тянулось для меня как для заключенных в колонии строгого режима.
За столом, как я и ожидала, меня пусть не допрашивали, но настойчиво интересовались всем и вся – от родителей и ближайшей родни до успехов в школе и планов на будущее.
От приклеенной на лицо милой улыбки под конец беседы у меня начало сводить скулы. Губы перестали слушаться, улыбка то и дело сползала, и вернуть ее на место было непросто.
Но это не был разговор в одни ворота, о семействе Беловых я тоже кое-что узнала. А главное – сумела составить свое представление о родителях Никиты, о которых прежде слышала не только, точнее, даже не столько от него, сколько от Вики. Теперь я могла сравнить свои впечатления с Викиными. И не сильно удивилась, поняв, что они диаметрально расходятся.
Подружка, мягко говоря, недолюбливала мать Никиты, называя высокомерной и доставучей, при этом об отце отзываясь, как о простом и добром мужике. Мне же Юрий Палыч показался суровым и неприветливым, я, если честно, его побаивалась, а вот общаться с его женой мне было почти легко и свободно. С учетом обстоятельств, конечно же.
Из забавных фактов я узнала, что Галина Аркадьевна тоже тяготеет к "гаданию" по номерам машин. Правда, не всех встреченных на дороге, а только семейных авто. И номер машины Никиты, например, его мама расшифровывала как третий ребенок в семье девяносто девятого года рождения. А вторым интересным фактом, но для меня откровением, хотя я всегда гордилась своей наблюдательностью, однако в этот раз не догадалась – имена сыновьям Беловы дали как трем русским богатырям. Старшего назвали Алексея, как Поповича, второе Ильей, как Муромца, а третьего, к счастью, записали Никитой, а не Добрыней, хотя мода на старорусские имена уже набирала обороты.
– Добрыня, значит, – говорю, смеясь, когда Никита, задержавшийся в квартире, догоняет меня на улице.
– Спасибо бабушке – отстояла мою честь. Сама всю жизнь со странным именем мучается, Полиной всегда представляется, и мне жизнь портить не дала.
– А что, мама всерьез думала назвать тебя Добрыней? – не верю я.
– На полном серьезе, да. И папу каким-то чудом убедила, но бабуля умнее оказалась и опередила их, записав меня Никитой. Мама недели три с ней не разговаривала, но пришлось смириться. Заморочки с заменой документов что сейчас, что тогда отобьют охоту бодаться у любого. Даже у моей мамы.
– Ужас какой, – и я даже не преувеличиваю свое удивление.
Мы садимся в заведенную заранее, оттого теплую машину.
– Ну что, теперь смотрины ожидают тебя. Готов?
– Готов, – кивает он уверенно. – Но у меня задача посерьезнее – не час оборону держать, а всю ночь очаровывать зампрокурора и капитана? – взглядом он уточняет звание папы и после моего кивка заканчивает: – внутренней службы.
– И девятиклассницу не забудь. С ней тебе придется попотеть больше всего.
– Она ж, вроде, с парнем будет? – Я снова киваю утвердительно. – Тогда ей будет не до меня.
Я думаю, что зря он так уверен – моему первому парню, да еще представленному родителям, сестрица уделит наипристальнейшее внимание. Но не собираюсь заранее его пугать. Даже наоборот, даю возможность передумать.
– Кстати, про всю ночь, ты еще можешь отказаться. Тебе вовсе необязательно оставаться у нас до утра.
Это обстоятельство беспокоило и меня – когда дело дойдет до укладывания на ночь, уровень смущения в квартире, уверена, зашкалит. Как для меня, так и для моих родителей. Но Никита меня успокаивает.
– До утра и не останусь. Спать поеду к себе. Но раз ты не можешь встречать НГ со мной вдвоем, я буду встречать его с твоей семьей.
– Это так важно? – спрашиваю, наверное, чисто из желания услышать приятное.
– Я уже не верю в деда Мороза, но не знаю наверняка, правда ли народная примета "с кем встретишь новый год, с тем его и проведешь", и проверять на себе не хочу.
– А ты хочешь провести следующий год со мной? – не могу удержаться от бесконечно счастливой улыбки.
– И следующий, и все остальные, – обернувшись ко мне, говорит он излишне серьезно.
Подъехав к моему дому и легко найдя место для парковки – видимо, немало соседей уехали на праздники, – Никита останавливает мою руку, уже открывшую дверцу.
– Подожди. У тебя дома делать это будет затруднительно…
Он наклоняется и накрывает мои губы каким-то особенно жадным поцелуем. Будто собирается нацеловаться на год
