Опилки - Алесь Дворяков
Я знаю, что достаточно разыграл её воображение как телесами, так и прерывавшимися ласковыми словами. Но прямо-таки жажду проверить верный индикатор перенасыщенности влагой; он второй после рта. Скольжения пальцами далеко меня заведут, междуножья сами окажутся разведены, как древние междуречья. Рабы-пальцы получат свои вóды. Оба мы готовы, и нам незачем скрываться.
Наступит очередная почти неромантичная пауза, я притягиваю свою милашку к себе на колени полностью. Гораздо удобнее так, сиденье авто, правда?
Снимай её, отчаянный боец, безоговорочно протестующий, великий и наглый. Она так готова. Поцелуи горячат, она безодеждна, но что же? Дико хочется переплыть без всех условностей в неё, растрёпанноволосную и отданную на твоё попечение. Она твоя.
Но момент орезинивается. Я урезониваюсь, а лапочность готова принять меня таким, как и есть, немного изменившимся, опокровленным. На старт, мелодия процесса!
Теперь я уже немного боледоставляющий, а потом свободновзлетающий. Попрыгунчиково она хочет вытребовать своё удовольствие вслед за мной.
Мы ещё будем долго на заднем сиденье. После тебя надо сразу под душ. Наши поцелуйства безлимитны. Я сверхлюблю тебя. Свидетелями по делу окажутся звёзды. Но разве они виноваты?
– целую.
– обнимаю.
трактат о Виталине (продолжение-3).docx
1.18. Кое-что из внутренностей. Мозг и кровь её не были затуманены алкоголем, лёгкие отторгали сигаретный дымок, мышцы были наполнены спортивными стремлениями, а связки поглощали нецензурные выражения и производили на свет безвредные аналоги. Нёсся изнутри бесподобный смех и радовал своей искренностью.
Внимание! Если её сердце жжёт нестерпимо, просьба покинуть заведение.
2.1. Характер. На Пашку обвалились самые лёгкие валуны за весь период ледниковостей под нештрихкодовым названием Виталинины черты. Черты век было безумно приятно созерцать, когда валятся на тебя и так стремительно завораживают её:
– красиводушевность;
– умность;
– аккуратность;
– щепетильность;
– начитанность;
– серьёзность;
– грамотность;
– верность;
– исправляемость;
– отзывчивость;
– заботливость;
– нежность;
– честность;
– чистоплотность;
– весёлость;
– жизнеутверждаемость.
А ещё мои 22 настроения в соответствии с блеском для губ, Паш!
Ничего себе резюме. Эти и другие гуголплексы черт, не видимые больше никем, кроме её молодого человека, распластались в их личножизненности. Клубок завязался, ячейка пары заформировалась, а пчёлы зажужжали и покалывали иногда кожу только её неромантичностью, импульсивностью, капризностью и пугавшей полуопущенностью век.
Есть ли в тебе правила, моё исключение?
Эгоизм мог бы твердить парню, что он всё равно её любит и не хочет бросать: вдруг какому-то мудаку достанется. Но к чему расчёты на таком молодом калькуляторе их жизни? Казалось, они были созданы, чтобы вредничать в отношении друг друга даже в полуживых снах. Она оказалась менее малолетна. И этим, по сути, более близка.
С тобой у меня больше всего сообщений. Пусть так и будет.
живЬём.vob
– Ну что, поедем сегодня куда-нибудь?
Это спрашиваю я, обычный такой парниша, лет двадцати трёх, темноволосый, в меру красивый. У кого спрашиваю? Да вон хотя бы у тех двоих. Он – это нечто наподобие какого-то там бандераса, только из века девятнадцатого, что ли. Мужчина-халва, можно сказать. Есть, конечно, те, кто халву ненавидят, может, у некоторых даже аллергия на неё, но вот такие гладковыбритые стильные крепыши никого в покое не оставят. У таких на столиках парфюм всякий, гуччи, дрюччи, прада, дуряда; по шкафчикам всякие элитные вещички рассованы. Я уже и флакончики потрогал. Откуда она только этих мужиков находит в этом прошлом и зовёт к себе с помощью дурацкой машины?
А вот и она. Лежит. Женщина. Совершеннейшая, я бы сказал. Бизнеследиевая. На ней из одежды только помада и одеяло, которое, знаете, из такой материи, что в любой рекламе должно с кожи волнами спадать на пол, а ей оно только попку прикрывает. Такую даже после всего, что знаешь, шлюхой не назовёшь. Лежит на диване и смотрит на меня своими суперглазками, белеет своим шикарным тельцем, укутывает своими волосиками тёмными. А помада такая красная-красная, что в глазах мутнеет, а она кажется чёрной, но от этого моя женщина становится только красивее. И вся она такая, подлая, прекрасная-прекрасная, до одури моей, до полнейшей печали. Только какая она моя?
Сидим, значит, красавцы, голые. Это у нас уже в небольшую моду вошло. Живё-о-ом. Комната наша хорошая, чем-то вроде как обшита вся красным, на третьем этаже расположена, а окна большие, панорамные. Сидим и думаем, кто о чём, а потом решаем позаниматься сексом. Я в этой области не то чтобы ас, я мою женщину просто так люблю, можно сказать, но без утех ведь не обойтись, да и она так устроила, что я с промытыми мозгами уже как будто и не против таких межвременных тройничков. Странно. Но ладно.
Вот, значит, притягиваю я её к себе на коленки, а мужик тот, бандерасовский, знай себе мурлыкает что-то, ему тоже надо. Да и она не против: ей редкий экземпляр попался.
Недолго думая, разворачиваю её на животик и лицом её чисто к его паху веду. Этого хватит, друг, не благодари. Так-то мы вроде как гаремные её, выходит, а тут, небось, и хозяева немного, при деле.
Идёт процесс, значит. Тот, халвистый, закончил и отирается неподалёку, а у меня любовь, я не могу так быстро. Да ещё и она, оказывается, со своими критическими днями просит сделать ей что-то этакое с участием pussy jam’ного, прямо лицом подводит к райским воротцам, аллегорически говоря, а там всё такое красное, что помаде не снилось. Кстати, вот приложилась помадкой к моей руке, уговаривая. Но я, того, отказываюсь рьяно, у меня уже полоски её, с позволения сказать, маточной крови на руке, перемежёвываются с тем помадным следом губок. Как подло, милая.
Но вот всё пошлó как надо, почти по-стандартному: она перпендикулярно расположилась на мне, попкой вверх, двигается. То я, то она зачем-то. Прямо-таки неприятно удивляет, виляет, пиявка распроклятая. Выходит, но что-то не так.
Что ж ты такая моя судорожная? – думаю, а у самого уже этот самый, простите, детородный орган готов выскочить из неё в отчаянии. Так и не закончили ничего. Сидим опять.
А по телевизору что-то в это время шло. Какой-то дикий для меня обряд. Там одни люди возле костра бегали, а недалеко дети стояли и в чан какой-то, извините, мочились. Даже девочки стояли. Как-то мне грустно и абсурдно от всего этого стало (мол, и я так стал жизнь в канализацию спускать), что просто встал в расстроенных чувствах и выходить собрался. Она меня зовёт назад, ласково имя моё так называет, смакует,
