Подари мне эдельвейс. Мой любимый ботаник - Евгения Смирнова
– И что, Иван так и не появился? – Мила запнулась на имени «Иван».
– Отчего же, появился! Через два года и появился. Приехал, в комнате своей заперся, так неделю почти и не выходил. Я ему – «покушай, сынок». А он молчит. Заболел потом, в горячке свалился, так я его куриным бульоном отпаивала и травками разными. А он мне: «Меня никто и никогда не поил куриным бульоном и не ухаживал, когда я болел». А я ему: «А мать?» он мне: «Нет у меня матери и никогда не было». А я ему: «Нельзя так сынок». А он мне: «Вы для меня, тетя Софико, больше сделали, чем женщина, которая меня родила!» Сказал, как отрезал, словно мой Вано. Больше об этом и словом не обмолвился никогда.
– А что с ним было тогда?
– Отец у него отошел в мир иной, – вздохнула Софико, – и он один на всем белом свете остался, бедный мальчик. Да еще скандал какой-то был, но об этом он ничего не рассказывал, а мы и не спрашивали. Зачем душу мальчику тревожить. Он для нас как сын стал, а мы как мать и отец ему, хоть он нас и называет тетя и дядя. Вот так вот!
Софико подлила себе в большую чашку кофе, откинулась на кресле и, громко прихлебывая, стала смотреть на неспокойное море.
Мила не стала больше задавать вопросов, она силилась вспомнить о скандале, упомянутом тетей. Впервые в жизни Мила пожалела, что ненавидит все эти душераздирающие шоу, на которых «полощут грязное белье». Кажется, это было как-то связано с его матерью. Несколько лет назад в газетах писали, что объявилась мать Вассо Баринова, она вроде как ходила по разным ток-шоу, но Иван никак не реагировал, интервью не давал, и постепенно все стихло, наверное, эти стервятники нашли новую жертву. Мила подумала, что, оказывается, Иван тяжело переживал скандал, разразившийся в прессе, а его окрестили «стальным Вассо».
Мила поежилась и поплотнее запахнула полы кофточки. Кофе больше не хотелось, и она поставила на резное фарфоровое блюдечко с золотой каемочкой свою чашку, та приветственно дзынькнула.
– А давай я тебе погадаю, девочка моя, – сказала Софико.
– Вы?! – изумилась Мила. Где-то вдалеке громыхнула, Мила вздрогнула и тихо ойкнула. По железной крыше застучали первые капли дождя, обещавшие сильный ливень. А дома уже, наверное, снег лег.
– Меня еще мать учила на кофейной гуще гадать, – гордо сказала Софико.
– Но я никогда не видела, чтобы вы гадали.
– Вано не любит, говорит грех это большой в дела Божии вмешиваться, – вздохнула Софико.
– Может и грех, только мне все равно судьба моя известна, – пожала плечами красивая пожилая женщина, – а тебе я вижу просто необходимо точку опоры найти, – Софико посмотрела в ее припухшие глаза.
Мила кивнула.
– Тогда бери свою чашку и переворачивай на блюдечко.
Мила послушно перевернула чашку и поставила горлышком на блюдце, на котором тут же появились тонкие коричневые ручейки.
– Вот так, – Софико осторожно взяла кружку за резную ручку, – а теперь посмотрим, что тебя ждет, хорошая моя.
Тетя Софико деловито нацепила на нос большие «черепашьи» очки в толстой металлической оправе и стала внимательно вглядываться в непонятные темные разводы на стеках и дне кружки.
– О-хо-хо, – прошептала себе поднос тетя Софико и причмокнула языком.
– Что там? – Мила с волнением смотрела на женщину. Ей казалось, что сейчас в руках этой маленькой смешной тети Софико вся ее жизнь, и что только она решает быть Миле счастливой или нет.
– Ну что там, тетя Софико?
– Подожди, девочка, мне разобраться надо.
И Мила стала ждать.
14.
– Я тебе еще тогда говорил, что надо с этим кончать, – сказал Иван, и забрал у Лили сигарету, которую она собиралась прикурить, кажется, четвертую подряд.
– И как же? – Лиля вытащила из пачки еще одну, которая тут же оказалась у Ивана и была безжалостно смята и выброшена.
– В полицию надо обратиться, – твердо сказал Иван, – другого выхода нет. И перестань курить! Ты же себе все легкие посадишь.
– Я нервничаю, вот и курю. А в полицию обращаться нельзя, ты и сам знаешь! Тогда невозможно будет скрыть все это от прессы. Это конец, Иван!
Иван достал из кармана Чупа-чупс, который был припрятан там еще на Красной поляне и предназначался совсем не для Лилии Нежиной.
– Возьми, лучше конфетку пососи.
– А про сахарный диабет ты не слышал? – Лиля развернула конфетку и сунула ее в рот. – Я последнее время сладости тоннами ем. Даже Маша уже ругается.
– Маша?
– Это моя подруга, я вас потом обязательно познакомлю, – Лиля впервые за всю их беседу изобразила подобие улыбки.
– Нет, спасибо, хватит с меня этих начинающих моделей и актрис, – грубо отмахнулся Иван.
– Она секретарь в адвокатской конторе, в которую я тогда обратилась, помнишь, я тебе рассказывала. Этот Антонов оказался редкостным козлом, а Маша меня поддержала. Она в курсе всего.
– Всего!? – изумился Иван. – Ты рассказала первой встречной ВСЕ!
– Да, – Лиля отвернулась от Ивана, она не понимала, что с ним, откуда эта грубость и озлобленность по отношению к женщинам, которую он проявил за последние пару дней уже не единожды. – И она не первая встречная, она моя подруга! Между прочим – единственная. И она ужасно похожа на тебя.
– Ты уверенна, что эта «подруга», – последнее слово он буквально выплюнул, – не пойдет завтра в какую-нибудь «желтую» газетенку и не продаст тебя на «три копейки»?
– Уверенна, – твердо сказала Лиля, – во второй раз в жизни я уверенна в человеке и полностью ей доверяю.
– А в первый?
– Ты, конечно.
Иван вздохнул. Как же сложно с этими женщинами, с теми, кого он любит, уважает и не может просто развернуться и уйти. Точнее он не может поступить так с еще одним дорогим сердцу человеком.
– Лиля, я понимаю, что ты боишься, но, прежде чем, мы что-либо предпримем, тебе необходимо решить, чего ты на самом деле хочешь? – Иван взял подругу за руку и слегка пожал холодные пальцы.
Лиля вопросительно посмотрела на него, и мужчина продолжил.
– Ты хочешь, чтобы все оставалось как раньше, и для этого надо избавиться от шантажиста, или…
– Я не знаю, Иван, – перебила его Лиля, – ты понимаешь, что если все узнают, что я сидела в психушке и что в девятнадцать лет родила девочку и отдала на воспитание чужим людям, то моей карьере будет конец! А родители никогда не простят мне
