Бес в ребро – нож в сердце - Полина Рей
Я всё же раскрыла ей объятия, и дочь, вцепившись в меня руками, прижалась сильно-сильно. Сначала просто всхлипнула, а затем стала рыдать, причем беззвучно, просто содрогаясь всем телом.
– Мам… мам-мочка… Прости, прости… Я назвала недоразумением твоего ребёнка… Прости…
Она говорила сбивчиво, в основном о том, о чём я уже забыла. Но прерывать поток слёз и слов Маши я не стала, просто слушала её, понимая, что ей очень нужно выговориться.
А когда Маша успокоилась, я отстранила её, но лишь для того, чтобы сказать:
– Давай присядем… Расскажешь мне всё, что случилось… Если нужна помощь, у меня есть человек, который точно сможет нам посодействовать.
Я не хотела здесь и сейчас обсуждать то, что случилось в прошлом. Потом, когда всё устаканится, мы обязательно поговорим об этом, если обе поймём, что ещё не всё потеряно. Но мне нужно было понять, чем я могу помочь Маше в данный момент.
Когда мы устроились на неудобной безликой скамье, дочь не сразу, но всё же заговорила. Она начала рассказывать про то, как до чёртиков влюбилась в Тимофея. Как он говорил про Тосю, что это она его соблазнила и чем-то опоила. О том, как сама Маша безумно передо мной виновата за своё поведение, и как она чуть не поплатилась. И если бы Эдик вовремя не оказался рядом, с нашей дочерью могла стрястись жуткая беда.
– Папа плох… Но я так надеюсь, что с ним всё будет в порядке… Бабушка с дедушкой поехали встречаться с каким-то знакомым нейрохирургом, – всхлипнула Маша и затихла.
Я же прижала дочь к себе и попыталась её успокоить:
– Твой отец обязательно выкарабкается… Он сильный. А тебе нужно немного прийти в себя и постараться забыть об этом кошмаре.
Она кивнула и сделала глубокий вдох. После чего затихла рядом со мной. Я же поняла, что у меня нет никаких чувств, которые были бы связаны с удовлетворением от случившегося и с тем, что я бы считала, будто Журавлёв получил сполна.
Я желала лишь выйти из всего этого без потерь. И осознавала, что уже очень близка к тому исходу, который мне нужен. Но в то же время оставить дочь без поддержки в такие минуты просто не могла.
– Поедем домой, Маша, – проговорила я по прошествии времени. – А новости нам обязательно расскажут.
Я чуть отстранилась и посмотрела на дочь со значением во взгляде. Мысленно заверяла её в том, что даже если мои родные люди всадили мне нож в сердце, у меня хватит сил и мудрости не усугублять.
Маша смотрела на меня в ответ довольно долго, а потом едва заметно улыбнулась, и я выдохнула с облегчением, когда дочь неуверенно кивнула.
***
Когда на пороге дома появился Тимофей, Тося уже успела накрутить себя до состояния «хоть в петлю лезь».
Её выписали, потому что состояние у Антонины было удовлетворительным, а Митя остался там, в больнице. И чем больше думала о ребёнке Тося, тем чаще ловила себя на мысли, что буквально сходит с ума.
Она то уговаривала себя послушаться брата и оставить Тима на попечение государства. То готова была взять картонку и ночевать под окнами реанимации. То хотела схватить первые попавшиеся билеты на самолёт и отправиться куда глаза глядят.
И всё это в одиночку, потому что больше у Тоси никого не осталось. В крайнем случае она понимала, что ей придётся вернуться к отцу, если перед нею встанет вопрос выживания. Но оттягивала этот момент, как могла.
А от понимания, что прошлая жизнь её закончилась навсегда, Тосю натуральным образом перекашивало. Не было больше Эдика, его щедрых обещаний и желания разбиться в лепёшку, но угодить любимой.
Не было огромного дома, где она бы жила припеваючи и с мужем, любимым братом, который бы наведывался к ней и Мите. И не было сына, здорового крепыша, о котором она так мечтала.
Самое жуткое, что к Тосе стало приходить осознание: она сделала это сама, своими руками…
– Тим! – бросилась к брату Антонина, когда тот вошёл в прихожую. – Как ты? Отмазался?
Она знала после созвона с Тимофеем, что Ваха, его друг, который только недавно вышел на свободу, распустил руки в сторону Эда. Да не просто распустил, а отлупасил так, что Журавлёв угодил в больницу.
Но подробностей Тимофей ей рассказывать не стал. Сообщил лишь, что Вахита и его подельников забрали, а ему пока надо будет скрыться.
И вот пришёл. И забрезжил для Тоси лучик надежды. Что Тим всё осознал и теперь будет с нею и сыном. А когда Митя немного окрепнет, они его заберут и станут жить семьёй.
– Да вроде Ваха меня не сдал, – ответил он. – Я не при делах.
Он скинул обувь в прихожей и поинтересовался:
– Есть что пожрать?
Тося тут же помчалась на кухню. Она сама не могла толком сказать, когда ела в последний раз. А сейчас, когда брат приехал, а вместе с ним на свет появилось упование, что всё будет хорошо, и аппетит у Антонины проснулся.
– Сейчас сделаю, – крикнула она из кухни, пока Тим мыл руки.
Когда же присоединился к ней, Тося поняла, что не знает, с чего начать. Брат ведь уже дал понять ей, что он думает по поводу Мити. Но может сейчас, когда он потерял все шансы быть с Машей, Тимофей передумает?
– Я в деревню возвращаюсь. В город пока и носа казать не буду, – сам начал говорить Тим. – Ты со мной?
Это был тот шанс для Тоси, который позволит ей не появляться на пороге отчего дома, где её с таким позором совсем не ждали.
– С тобой, – почти не пораздумав, ответила она. – Только Митю выпишут…
– Нет, – тут же отрезал Тимофей.
Она замерла, когда собиралась разбить яйцо над поджарившейся на сковороде колбасой. В принципе, ничего такого Тим не сказал…
– Никакого Мити, – добавил он. – Мне этот уродец не нужен. А если ты хочешь со мной жить дальше – тебе он тоже без надобности.
Тося жалобно всхлипнула, но взяла себя в руки. Они почти не тряслись, когда она принялась доделывать нехитрую снедь. В общем и целом, она ведь может пока помотаться между селом и городом, навещая сына. А дальше будет видно.
Вполне возможно, Митя окрепнет, и Тимофей его в итоге примет. Он ведь его родная плоть и кровь.
– Хорошо, Тим, – проговорила Тося по прошествии времени.
Яичница была готова, но теперь уже никакого желания садиться
