Бес в ребро – нож в сердце - Полина Рей
Почти не глядя, Маша положила себе всего на тарелку, схватила вилку и нож, и пошла в комнату. И чувствовала на себе тяжёлые взгляды всё то время, пока не скрылась за дверью.
Тут же, как только это сделала, поняла, что она в западне. Коридор, который нужно было пересечь, чтобы оказаться у выхода из квартиры, прекрасно просматривается с кухни. А та хлипкая преграда, которая отделяет её от толпы голодных мужиков, не выдержит и пары ударов.
Хорошо, что телефон хотя бы при ней!
Она схватила его и написала отцу: «Папа, у меня беда! Меня могут изнасиловать… Не могу говорить, приезжай срочно!»
И только успела отключить звук от греха подальше, как отец стал ей названивать. А она даже подойти не могла, потому что была уверена – каждое её слово станет достоянием для этих мужланов.
К еде Маша, разумеется, не притронулась. Ей сейчас бы в горло кусок не полез… особенно когда она представляла себе в красках, что именно вместо еды может оказаться у неё во рту.
Когда же дверь открылась, испуганно встрепенулась, но, слава богу, это был всего лишь Тимофей. Один.
Он подошёл к ней вразвалочку, от него неприятно пахнуло перегаром.
– Маш… ты ведь правильно понимаешь, что должна сегодня сделать?
Тим присел рядом с ней, закинул руку ей на плечо. Так по-хозяйски, словно она была вещью…
– Ты говорил, что хочешь секса… Может, когда они уйдут? – пробормотала Маша едва слышно.
Господи, хоть бы папа приехал… хоть бы не оказалось, что он находится на другом конце вселенной!
– Нет, Марусь… Они не уйдут. И я хочу, чтобы ты доставила удовольствие хотя бы Вахиту. А может, тебе самой понравится, и остальным тоже чего-то перепадёт.
Он стал грубо гладить её бедро, потянулся к ней и попытался поцеловать, но Машу согнуло пополам от рвотного позыва. Хорошо хоть он ничем не окончился, а то она уже предвидела, как разъярится Тимофей, если это случится.
Он и так был зол, Маша чувствовала это всем нутром. И как же жестоко она ошиблась… В какой жуткий кошмар угодила по собственному почину…
Тим хотел сказать что-то ещё, но в этот момент в дверь раздался благословенный звонок. Маша даже подскочила на ноги, однако Тимофей зло её осадил:
– Тут будь! Я открою и вернусь!
Он вышел из комнаты, и Мария, пару раз сделав глубокие вдохи, зашагала к выходу на неверных ногах. Услышала голос отца и короткие, полные гневного недовольства ответы.
Взялась за ручку и потянула её на себя, и когда открыла дверь, увидела, что Вахит и Тим разговаривают с её папой. Причём он пытается войти, а они отпихивают его, не пуская в квартиру.
– Я за дочкой! – громыхнул отец, низко наклонив голову.
Он ринулся в квартиру, и Маша, воспользовавшись этим, юркнула мимо сцепившихся с папой Вахита и Тимофея, после чего помчалась прочь, в чём была.
Её подгонял жуткий страх – за свою жизнь, за жизнь отца, которого, судя по звукам, стали метелить всей толпой.
Она лишь выскочила на улицу, глотнула ледяного воздуха и закричала изо всех сил, как учила мама:
– Помогите! Помогите! Пожар!
***
Весть о том, что Эдик угодил в больницу, а Маша чуть не пострадала и едва не была изнасилована толпой каких-то криминальных элементов, застала меня в тот момент, когда я выходила из клиники. Эмма настаивала на постоянных осмотрах, особенно после того случая с моей несчастной поясницей, так что я подчинилась подруге целиком и полностью.
Благо, что и провожатый мой в виде спасателя Егора был рядом, вызвавшись сопровождать меня хотя бы на вечерние приёмы.
По правде говоря, это озадачивало. Как-то странно было лицезреть рядом с собой мужчину, который, как рыцарь на белом коне, увидевший свою даму сердца, решил, что ему больше никто другой не нужен.
Но когда я заговорила об этом с Андреевым, лишний раз напомнив ему, что беременна от другого, он лишь перевёл беседу в другое русло.
Однако теперь, когда я вышла из клиники, а меня ошарашила звонком Марина Дмитриевна, я была лишь рада тому, что приехала сюда не одна. И что мне не придётся судорожно думать о том, как добраться до больницы, куда попал Журавлёв.
Ехать я собиралась вовсе не к нему, а к дочери. Потому что едва узнала о том, какая опасность висела над Машей, у меня сердце в груди забилось так отчаянно, что чуть не проломило рёбра. И хоть свекровь заверила, что ничего страшного не стряслось, и угрозы нет, я уже дико встревожилась.
– Что стряслось? – спросил меня Егор, который помог мне добраться до машины и усадил на пассажирское сидение.
Я качнула головой, давая понять, что пока не в силах это всё обсуждать. Но когда мы отправились по озвученному мною адресу, начала говорить и говорить. И рассказывала Андрееву не только о том, что случилось, но ещё и о своих чувствах, которые до сего момента прятала в душе, ведь у нас с Егором отношения сейчас были на самой ранней стадии развития.
Он слушал внимательно, только лишь кивал, когда я задавала вопросы – скорее сама себе, чем Андрееву. И чем больше я говорила, тем легче мне становилось. Наверное, именно в этом и заключается терапия, когда человек приходит к пониманию, что нуждается в психологе.
– Если нужно, я могу по своим каналам узнать, что там произошло, – сказал Егор, когда остановился возле здания больницы.
– Спасибо, – просто ответила я, благодаря Андреева и за то, что выслушал, и за проявленное неравнодушие. – Наверное, тебе не стоит меня ждать…
Егору моя последняя фраза не понравилась. Он упрямо поджал губы и заявил:
– Я сам решу, что мне стоит делать, а чего – нет.
Впрочем, почти сразу добавил мягко:
– Я буду здесь. Сколько бы тебе времени ни потребовалось.
Кивнув, я вышла из машины и направилась к Маше. Она, судя по словам Марины Дмитриевны, уже несколько часов сидела под дверьми реанимации, в которой находился избитый до полусмерти Журавлёв. Дочь винила себя за случившееся, хотя, я и считала, что отвечать должны совершенно другие люди. Включая Тосю, которая и заварила всю эту кашу.
– Маша! – окликнула я дочь, которая выглядела особенно маленькой и хрупкой в этом своем состоянии отрешенности и горя.
А ощущение безысходности, которое в целом витает в подобных местах, сейчас казалось особенно острым.
– Мама… – шепнула она, увидев меня.
На лице дочери появилась надежда. Маша вскочила и бросилась ко мне, но замерла в полушаге. Видимо,
