Сосед! Не грози-ка дочке генерала - Катя Морошка
Смущение ему ни коем разе не свойственно, он начинает с интересом разглядывать комнату, статуэтки на полках, картины на стенах.
— А это кто у вас? Овчарка? — тычет в фото папиной любимой собаки.
— Русская гончая, — поясняет мама. — Сережа с ней на охоту ходил, пока жива была.
— Жаль. Красивая.
— Все готово, можно садиться, — мама приглашающе указывает на стол.
Приглашение Жданову в общем-то и не сильно нужно, он плюхается на ближайший к нему стул, увлекая и меня за собой, цапнув за запястье.
— Михаил, вам рагу? — уточняет в любезной улыбкой мама и мельком смотрит на отца, который усаживается напротив Жданова с лицом цвета черной смородины.
— О, да. Наслышан о вашем кролике.
Жданов с готовностью поднимает тарелку и подает ее маме, а сам улыбается так обворожительно, что мама даже немного теряется. Ей, в отличие от папы, настырный капитан нервы не трепал, разве что косвенно.
— А квартиру вы сами обставили? — интересуется Миша, игнорируя испепеляющий взгляд генерала и обращаясь прямиком к маме.
— Конечно, сами. Кто же еще?
— Уважаю. Оно и видно, что с душой все сделано. Мелочи вот эти все… На первый взгляд не заметно, а все в целом уютно так, по-домашнему. Знаете, когда дом теплом пахнет? Значит, хозяйка в нем отменная.
— Скажете тоже. Самая обыкновенная квартира, — окончательно смущается мама, ставит тарелку на стол перед Ждановым, а я просто молча вылупляюсь на него и гадаю, куда делся мой хамоватый сосед.
— Вот тут не соглашусь, — Миша качает головой и хмурится. — Вот у меня обыкновенная. Стены да окна. Мне ж одному не много надо. А когда с Оксаной съедемся, все по-своему сделаем. Чтобы семья. Да, ватрушечка?
Он поворачивается ко мне, ласково щелкает меня по носу, так что я даже слегка вздрагиваю, а потом накидывает руку мне на плечо.
— Съедетесь? — мама медленно опускается на стул и кладет ложку в стеклянную форму с рагу.
— А чего тянуть? Я человек серьезный. Если вижу, что мое, значит надо брать. Пока не увели такую красоту.
— Не переигрывай, — шепчу тихонько и пытаюсь изобразить подобие улыбки, но в ответ звучит знакомым мне наглым тоном:
— Я только начал, цыпа.
— И как же вы познакомились? — выходит из ступора папа, кладет на стол сложенные домиком кисти рук.
— Очень романтично, — начинаю было я.
— Ага. На лестничной клетке, — встревает Жданов. — Слышу — орет кто-то. Выхожу, а там Оксана. И крыса. Ну я ее тапком.
— Крысу? — в испуге мама прижимает руку к груди.
— Ну не Оксану же, — скалится “жених”. — Прибил, а она мне потом торт испекла. Ну и закрутилось: свидания, стихи, ночи без сна… Ну вы знаете, сами молодыми были.
Его слова звучат так натурально, что мама, кажется, с легкостью верит, но папа остается непрошибаемо серьезным.
— Стихи? — щурится он. — Вы и стихи читаете?
— Наизусть, а как же. Хотите, прочту?
— Нет уж, оставьте это Оксане.
— А я бы послушала… — улыбается мама, которую Мише удалось очаровать на раз-два.
— Не смею отказать. Мне и самому в радость.
Со скрипом отодвинув стул, Жданов встает и поворачивается ко мне лицом. Весь его облик источает обожание, и направлено оно полностью в мою сторону. Я даже замираю на вдохе, когда он берет меня за руку и накрывает ее второй ладонью
— Твореньем ангелов тебя зову я смело.
Я за твою улыбку горы сдвину.
Ты душу огрубевшую сумела
Стесать безбожно, вынув сердцевину.
Она твоя, в твоих ладонях бьется.
Отпустишь если, путь один — в утиль.
Но, умирая, напоследок улыбнется
Той, кто вкусить позволил ангельскую пыль.
Замечаю, что он наклонился ко мне только когда он произносит последние два слова, ирония которых понятна лишь мне, а потом Жданов просто берет и нахально меня целует прямо на глазах у родителей. Округляю глаза и пытаюсь вырвать от него свою руку, но вместо того, чтобы меня отпустить, он сжимает мою ладонь, а вторую кладет на затылок, чем сводит все мои попытки сопротивления к нулю.
А потом я просто сползаю лужицей на стул и обмякаю. Четко понимаю, что это просто игра, но, черт, как же приятно-то…
Он отстраняется раньше, чем поцелуй становится чересчур откровенным, садится на свое место, но руку мою продолжает держать. У меня же любые реакции напрочь пропали. Просто сижу и хлопаю глазами.
— Теперь я Оксану понимаю, — с улыбкой в голосе тихонько шепчет мама отцу.
Даже немного ей завидую, потому что сама Оксана вообще перестает себя понимать. То двинуть Жданова хочется промеж глаз, а то расслабиться и на минутку забыть о том, что он меня вообще-то раздражает.
И я уже даже не знаю, как буду выпутываться, потому что в этот спектакль вот-вот поверят не только родители…
Глава 11
— Да вы прямо-таки Байрон, — цедит недовольно отец и берет в руки вилку.
Жданов тоже не заставляет себя долго ждать, пробует мамино рагу, а потом разражается восторгами, будто всего, что он делал до, было недостаточно, чтобы расположить к себе маму. Та уже всецело на его стороне, отчего крайне сложно будет сообщить ей, что мы — увы и ах — расстались.
— Баловался по юности, — с показной скромностью отвечает Миша отцу. — Давно не практиковался, а тут встретил Оксану и само как-то полилось. От сердца.
— Так сразу и влюбились?
— Угу. Без памяти. Я ж в отца. Он тоже мать однажды на рынке увидел и все — через девять месяцев я и родился.
Кусочек кролика, который папа успел отправить себе в рот, чуть не вылетает обратно.
— Сереж, осторожнее. Подавился? — суетится мама, постукивает папу по спине, но тот мягко отводит ее руку.
— Может, хоть с этим спешить не будете?
По дрогнувшему уголку губ Жданова понимаю, что он вот-вот ляпнет что-нибудь вроде “поздно, бать”, и незаметно пихаю его под столом в бедро. Кажется, вовремя, потому что он усмехается и снова берется за вилку.
— Ну, может, подождем месяцок-другой.
— Да уж, сделайте одолжение…
Следующие два часа Жданов изображает из себя аристократа, который безусловно нравится маме. Папа продолжает
