Тайна Лучкиных болот - Алёна Берндт
– Бабушка, – робко спросила Глаша, – А что это, чёрное, страшное, нас чуть не погубило и об ограду каменную ударившись, рассыпалось?
– Милая, у этого зла нет имени, – ответила бабка Марфа, – Оно старше всего рода людского, старше всех его богов…. Наверное, со времён сотворения мира оно живёт, и пороками питается. Древние мудрецы ограду эту сложили из непростых камней, заговорённых, за них этому злу хода нет. А Луша…За возможность отомстить обидчикам Лукерья самым дорогим расплатилась… стоило оно того, либо нет – не нам это судить. Только теперь до конца времён обитать её душе здесь, на чёрных болотах, теперь вот со Спиридоном вместе…
– А почему оно нас с Ваней не хотело отпустить? – спросила Глаша.
– Не любит зло назад отдавать то, что уже посчитало своим, – ответила бабка Марфа, – Иван теперь всю жизнь отметины его на себе носить будет. Праведно людям жить надобно, чтобы к нему не попасть, вот про это всю жизнь думайте! Живите праведно, дела добрые делайте, не пускайте зло в сердца свои, и оно к вам никогда подобраться не сможет.
Догорали в печи уголья, уютно потрескивая, притихли Ваня и Глаша, раздумывая об услышанном и снова переживая то, что с ними приключилось.
Глава 9. Эпилог
Историю эту я услышала, когда гостила на Урале. Большая усадьба «Медвежий Яр» гостеприимно приняла меня, и подарила столько приятных вечеров, полных волшебных сказаний. Щедра та земля, людьми щедра, стоит в веках и столько ещё стоять будет.
…Мы с Шурой, молодой хозяйкой дома, сидели в большой комнате усадьбы на Медвежьем Яру. В печи перед нами так же, как и много лет назад перед Ваней и Глашей, трещали берёзовые угольки. Огненные блики играли по стенам, по старинной мебели, и по нашим лицам, придавая повествованию особенный колорит.
– Шура, ты так много знаешь про этот край…, – сказала я, когда рассказ о Лучкиных болотах был окончен и мне так хотелось посмаковать его послевкусие.
– Ну вот, со временем Лушкину топь стали называть Лучкиной, времени ведь много прошло, люди пересказывали эту историю несколько поколений, – продолжила своё повествование Шура, – А мне ли не знать этих историй… Моя бабушка была дальней родственницей этой бабушки Марфы, знахарки с хутора Малинники. Сколько вечеров я засыпала под бабушкины таинственные и затейливые рассказы! Этот, про Глашу и Ваню, один из самых любимых. Конечно, рассказывала его бабушка каждый раз по-разному, но он всегда заканчивался так хорошо и счастливо… хотя на протяжении всего рассказа я тряслась от страха и боялась, что в этот раз сказание пойдёт по другому руслу, и Глаша не выручит любимого, или страшное болотное чудовище их догонит. Но всё заканчивалось всегда хорошо, и жили они долго и счастливо…. А кузница Кочергиных чуть не до войны существовала, и даже сейчас на её месте можно увидеть останки каменного горна, потом поедем, я тебе покажу. Кочергиных несколько дворов было раньше в Бобровке, а сейчас только один остался, там дед Семён с бабушкой Анной живут, я думаю, что они и есть потомки Ивана и Глафиры Кочергиных.
На следующий день мы снова совершили конную прогулку по заросшей просеке, только теперь на красоту этих мест я смотрела по-иному. Воображение услужливо рисовало совсем другие картины, иные времена, давно минувшие дни… Вместо небольшого селения, где большинство домов превратились теперь в летние дачи и загородные дома уставших от суеты жителей большого города, я видела огромное село, протянувшееся по пригоркам над быстрою Койвой, когда на пригорке не было ещё белокаменной усадьбы. Вот пристань, где ждут парома несколько мужиков на подводах, а там, дальше, деревянный храм на небольшом холме, и кожевенная мануфактура… Вековой синий бор отделяет Бобровку от Лушкиной топи, и мне почему-то теперь не хотелось называть её на новый манер – Лучкиной… А там, дальше, теперь едва заметная, а в прошлом торная и езженая дорога до Старокаменки.
Мы с Шурой отпустили поводья, и лошади наши расслаблено шагали по заросшей тропе меж густого кустарника. Старый бревенчатый настил перевёл нас через небольшой звонкий ручей, и мы отправились дальше. Моя серая Эллада имела такой покладистый характер, и с чисто женским «недовольством» поглядывала на чёрного как ночь Шуриного Грома, которого та вела сильной рукой, неожиданной для её довольно хрупкого сложения.
– Шура, а ты Грома так сама назвала? – улыбнулась я, – Так звали коня Вани Кочергина, из твоего рассказа.
– Да, – гордо улыбнулась Шура, – Я же говорю, это моя любимая история…
Слева от тропы, среди густого высокого ельника, показалась большая круглая поляна, и Шура остановила Грома. Спешившись, мы осторожно пошли через канаву и высокую траву, оказавшись в центре поляны, у небольшой берёзовой рощицы, она была такая круглая… словно кто-то ею окружил нечто. Этим «нечто» оказался остов дома с провалившейся крышей и закрытыми ставнями окнами.
– Это Малинников хутор, – сказала Шура, и голос её прозвучал как-то благоговейно, – Я помню его ещё жилым. Тут старая Аксинья жила, нам с ребятами казалось, что ей точно сто лет в обед. Моя бабушка иногда посылала меня к ней, отнести гостинец и проведать, всё же родня, хоть и дальняя. Она ведала травы, к ней много людей ходило, с Кузнецово, и со Старокаменки бывали, но потом она перестала пускать, не могла уже помогать, потому что сама заболела. И меня перестали к ней посылать, мама сама ходила, или бабушка, а мне так хотелось с ними пойти… Я хотела её спросить… Не та ли она Аксинья, про которую бабушка рассказывала, ну та, что была внучкой Марфы. А если она – то расспросить её про всё, про Лушину топь, и про стальное. Но меня не брали к бабушке Аксинье, и вскоре её не стало, и тогда я у своей бабушки решила это спросить. Она рассмеялась и сказала, что теперешняя Аксинья той самой поди уж внучкой приходится, так давно это было.
– И после неё здесь никто не жил? – с сожалением спросила я.
Если представить, каким раньше был этот дом… Фигурный резной конёк на крыше, украшенные узорами ставенки, словно бы кружевные. Большая белёная печь – сердце дома, задёрнутые ситцевой шторкой полати, и прялка в углу с початым куделем…
– Нет,
