Патриция Хэган - Любовь и ярость
Очень скоро тяжело груженный фургон медленно двинулся в сторону Монако к ожидающему их судну.
Сидя в принадлежавшем де Бонне экипаже, Гевин и Делия чувствовали себя наверху блаженства. Удобно откинувшись на обитое роскошной мягкой кожей сиденье, Гевин одной рукой по-хозяйски обнял Делию, крепко прижав ее к себе.
Конечно, мысль об оставленном на скалах изуродованном, еще живом теле была неприятна, но вполне терпима. В конце концов она постепенно спивалась и стала для него невыносимой обузой. Правда, в молодости она была очаровательна. Дьявольщина, да когда-то он был без ума от нее! К сожалению, все это в прошлом.
Гевин с довольной улыбкой взглянул на Делию. Надо надеяться, она вволю насладилась здешними красотами, потому что назад она не вернется. По крайней мере с ним.
Лучше всего расстаться с ней в Греции.
А в Монако он когда-нибудь вернется вместе с Брианой.
Будет она его любовницей или женой, он решит позже. Бог свидетель, завладев ею однажды, он будет владеть ею всегда!
А в это время в Париже, в здании американского посольства, в своем кабинете, за массивным столом красного дерева сидел Тревис Колтрейн. На нем был роскошный костюм из мягкой шерстяной ткани цвета маренго, тончайшая золотая цепочка тянулась к жилетному карману, матово поблескивала мягкая дорогая кожа ботинок. Тревис выглядел важной персоной. Впрочем, так оно и было на самом деле.
Но видит Бог, как же он ненавидел свою работу!
Брезгливо отодвинув в сторону бумагу, которую он уже несколько минут пытался прочитать, Тревис поднялся со стула и подошел к окну. Сцепив руки за спиной, он молча стоял, размышляя о том, что Китти, наверное, давным-давно уже догадалась, как ему здесь все опротивело, хотя он никогда не говорил об этом прямо.
Да, ему никогда не нравилось просиживать штаны в кабинете, а сейчас тем более, да и меняться уже поздно. Тревис рвался домой, в Неваду, на ранчо. Как было бы здорово снова оказаться под открытым небом, почувствовать, как свежий ветер бьет в лицо. Дьявольщина, да будь сейчас даже зима, он бы и то не удержался, чтобы не вскочить в седло!
Тревис встряхнулся и постарался вернуться к действительности. Из окон посольства открывался великолепный вид на Париж. К югу почти на полмили расстилалось Марсово поле, огромный плац, повидавший на своем веку немало событий: и королевские парады, и дикие восстания, и революции.
На дальнем его конце возвышалось величественное здание Военной академии. Построенное в кокетливом стиле XVIII века, оно больше напоминало волшебный дворец, чем военную школу. Задуманная вначале как училище для сыновей обедневших аристократов, академия очень скоро превратилась в настоящий университет, куда со всех уголков Франции съезжалась талантливая молодежь.
Тревис припомнил забавный исторический факт: когда-то Наполеон Бонапарт, который тоже в свое время учился здесь, получил аттестат с такой записью. «Пойдет далеко, если позволят обстоятельства».
Тревис перевел задумчивый взгляд на более современное здание к северу от Марсова поля. Построенное в 1889 году архитектором Александром Эйфелем для Парижской выставки, оно с тех пор неоднократно служило мишенью для насмешек. Как его только не называли – и удивительным, и чудовищным, нашлись даже такие, кто требовал разрушить его до основания. Но Тревис глубоко уважал Эйфеля как создателя одного из величайших чудес – Эйфелевой башни. Устремившись высоко в небо, она стала величайшим сооружением в мире. Кто-то придумал устроить в ней очень приличный ресторан, как-то он даже обедал там вместе с Китти.
Китти!
Боже, как он обожал эту женщину! Никогда и никого в своей жизни Тревис не любил так, как ее. И хотел одного – сделать ее счастливой до конца дней, как она когда-то озарила счастьем его жизнь.
Раньше ему казалось, что Китти мечтает о том, чтобы вволю поездить по Европе, да и пожить какое-то время в Париже было бы неплохо. Но оказалось, что он ошибался, и Китти скучает по дому, к тому же ей безумно не хватало Колта.
Тревис покачал головой. Его все больше тревожило, что от сына давно не было никаких известий. Прошло уже месяца три, как они получили последнее письмо, и, черт побери, это было совсем не похоже на Колта! Не в его привычках заставлять мать волноваться.
Тихий стук в дверь заставил Тревиса обернуться. Вернувшись к столу, он развернул опостылевший документ и крикнул:
– Войдите!
Ему показалось, что секретарша чем-то взволнована. Странно, мисс Тирон, старая дева лет тридцати, отличалась превосходной выдержкой, вывести ее из состояния равновесия было просто невозможно. Однажды Тревис, явно забавляясь, пошутил, что ее манера одеваться и суровый вид должны скорее отпугивать, чем привлекать мужчин, и был страшно удивлен, когда она суховато объяснила на своем безупречном английском, что именно на это и рассчитывает. С этого момента он старался держаться с этим удивительным созданием как можно официальное.
Разглядывая ее, пока она семенила к столу, и гадая, что же ее так расстроило, Тревис вдруг заметил желтый листок телеграммы, который дрожал у нее в руках.
– Это для вас, сэр, сообщение сугубо личного характера.
– Как раз вовремя, – возликовал Тревис, выхватывая листок. – Как вы думаете, может, это от сына и я наконец узнаю, чем занимался последнее время мой бездельник?
Искренняя жалость вспыхнула в глазах мисс Тирон.
– Это не от вашего сына, сэр. Это от вашей дочери.
И не успел Тревис разобрать пляшущие перед глазами строчки, как почувствовал, что кровь в его жилах леденеет от ужаса.
Глава 29
Не было такой силы, которая смогла бы остановить Тревиса, когда он ворвался в ворота женского монастыря, впрочем, никто особенно и не пытался это сделать.
Не обратив никакого внимания на крики и причитания испуганной монахини, он пробежал мимо нее к воротам. Понимая, что потерпела поражение, сестра Мария согласилась проводить его через плохо освещенный коридор, где почему-то противно пахло сырой шерстью и старыми газетами, в монастырскую больницу.
Тревис молча шагнул вперед.
В самом конце комнаты он увидел тоненькую женскую фигурку в белом, застывшую на коленях возле кровати, где неподвижно лежал человек. У Тревиса учащенно забилось сердце – неужели это его дочь, которую он не видел уже почти четырнадцать лет?!
Услышав звук приближающихся шагов, Дани подняла усталые, воспаленные глаза. Но судорога перехватила ей горло, когда она разглядела в полумраке направлявшегося к ней высокого мужчину.
Перед ней стоял двойник ее брата. То же великолепно сложенное, могучее тело, те же глубокие, чуть прищуренные серо-стальные глаза, что и у Джона Тревиса. Вот разве что седина, серебром поблескивающая в пышной гриве черных, как вороново крыло, волос, отличала его от Колта.
