Вирджиния Хенли - Соблазненная
Адам сдерживал оргазм казавшиеся вечными минуты, целиком отдаваясь грозившим вырваться наружу опьяняющим дурманящим ощущениям. Чувствуя, что больше не выдержит ее невыносимых ласк, он вынул изо рта свой готовый лопнуть стержень.
Семя брызнуло дугой, заливая ее грудь и черные атласные простыни, рассыпаясь прекрасными, как жидкий жемчуг, каплями. Антония потрогала одну кончиком пальца, потом, дивясь и восхищаясь, растерла скользкую шелковистую жидкость. Поднесла пальцы к носу, понюхала, наконец, лизнула языком. Крепкий мужской запах и вкус соли, сандалового дерева и дыма.
— Ты всегда такая импульсивная? — тихо прорычал Адам.
— Научилась ловить момент, — хрипло проговорила она.
С радостным воплем он поднял ее на свои широкие плечи и как озорной мальчишка забегал по комнате. Остановился перед зеркалом, чтобы полюбоваться беззаботным расторможенным видом обоих. Он ласково поглаживал ее длинные ровные ноги, испытывая приятное ощущение от их объятий, от обжигающего прикосновения к шее ее промежности.
Антония почувствовала, что в ней снова растет желание, и с удивлением увидела, как растет и толстеет его петух, пока не вскочил, почти доставая до пупа.
— Так скоро?
— Стоит как надо, но всем мужчинам после эякуляции требуется время, прежде чем они смогут опять.
— И как долго? — спросила она с любопытством.
— У разных мужчин по-разному. Несколько секунд у молодого парня… возможно, несколько часов у мужчин постарше.
— А у тебя? — спросила она, потираясь о его шею.
— Скажем, пять минут. Столько же, сколько потребовалось и тебе.
— У, дьявол! Знаешь все мои секреты? — рассмеялась она.
Адам опустился на колени, опуская ее на пол. Ей хотелось, вырвавшись, танцевать, но он оказался резвее. Сев на ковер, он посадил ее на колени и стал горячо целовать, пока ее губы не распухли, будто искусанные пчелами, и полностью не насытились. Затем он перешел ниже и стал целовать другие губы, пока они тоже не распухли, будто искусанные пчелами и тоже полностью не насытились.
Она, должно быть, там и заснула, потому что, проснувшись, увидела, что они, обнявшись, лежат в постели. Она уткнулась ртом в его могучую шею, он крепко прижимал ее к себе.
Пока она дремала, Адам лежал не шевелясь, а в голове метались мысли. Он желал это прелестное юное создание куда сильнее, чем ждавшую его на Цейлоне холодную, закованную женщину. Он подумывал о том, чтобы разбудить ее и заставить назвать себя и рассказать о положении, в котором она оказалась. Конечно же, деньги устранят все ее трудности и дадут им возможность быть вместе.
Сэвидж понимал, что несправедлив. Она была слишком молода для него, слишком неиспорченна. Его дурное прошлое ляжет на нее пятном. Лучше оставить все как есть. Короткая связь, которая будет долго помниться, куда предпочтительнее, чем погубленная судьба юной девушки. Он глубоко вздохнул, представив, что могло случиться.
Антония пошевелилась и открыла глаза. Небо уже окрасилось румянцем. Он коснулся губами ее волос:
— Не уходи. Побудь немного со мной.
Ее губы, уткнувшись ему в шею, беззвучно произнесли:
— Навсегда.
Когда он сел на кровати, спустив ноги на пол, она зароптала, не желая разлучиться. Глазами собственницы она следила, как он тянулся всем своим гибким телом и провел могучей рукой по волосам. Затем нагишом вышел на балкон приветствовать утро. Глянув вниз, помахал кому-то рукой:
— Пейзано! Амико!
Итальянский язык Адама ограничивался немногими необходимыми словами.
До Антонии долетел снизу поток слов. Она была поражена, что он ведет беседу абсолютно голый.
— Венива?
Она поняла, что речь идет о еде!
Схватив корзинку, он отвязал шнурок занавески и спустил корзинку вниз. Потом вернулся за деньгами и бросил вниз несколько монет. Снизу посыпались вопросы. Адам,
смеясь, отвечал. Она разобрала слово «донна», означавшее женщину. Выходит, им известно, что в номере женщина!
До нее донесся смех.
«Кель анималь». Они называют его диким зверем. В голосах слышалось одобрение.
Адам внезапно вернулся в комнату:
— Он не даст нам есть, пока не увидит тебя. Антония охнула от неожиданности. Потом сдалась. Теперь уже поздно проявлять излишнюю стыдливость. Сунув руки в рукава рубашки Адама, она выбежала на балкон, лопав в его объятия. Он поцеловал ее под одобрительные возгласы зрителей. Антония, чувствуя, что мужчине снизу, должно быть, видна ее голая задница, поспешила зажать подол рубашки между ног. Он был хорошим ценителем. «Бене! Беллиссимо! Вай сьете белла».
— Он говорит, что ты прекрасна, — шепотом переводил Адам, — и очень голая.
— У, дьявол. — Она убежала, мелькнув восхитительными длинными ногами, и села, скрестив ноги, ожидая его. — Что ты достал?
— Фрукты, свежий хлеб и острую итальянскую колбасу.
— М-м-м. Амброзия! Пища богов! Разрешаю себя покормить.
Приподняв темную бровь, Адам посмотрел на нее:
— Еда моя. Платил я.
— У меня нет денег. Что возьмешь?
— Достаточно рубашки с твоих плеч.
Высвободившись из рукавов, она протянула ему рубашку. Он был восхищен полным отсутствием у нее сковывающей ложной скромности. Он поставил корзину между ними.
— Угощайся, дорогая.
Сделав вид, что раздумывает, что бы такое выбрать, она протянула руку под корзиной к его корню.
— Мне острую итальянскую колбасу.
Рассыпая содержимое корзины по постели, он обхватил ее руками.
Его притворная свирепость была почти как настоящая. Вскрикнув, она попыталась выскользнуть, но он ухватил ее за ноги и потянул к себе по черной атласной простыне. Скользкая ткань возбуждала в сосках сладостное чувство, порождая новое желание. В постели Адама Сэвиджа это происходило в считанные секунды. Тони знала, что он удовлетворит ее тело, но в голове мелькнула мысль, как быть, когда она снова станет юным Тони. Надо будет держаться от него подальше, иначе она будет постоянно изнемогать от желания.
Она выбросила мысль из головы — Адам, рыча, зажав ее между ног и навалившись на нее, терся своей волосатой грудью о ее чувствительную ножу, вызывая мучительно приятные ощущения. Щетина царапала лицо — волнующее прикосновение мужчины. Она обмякла.
— Сейчас научу тебя мурлыкать, — пробормотал он и, прильнув к ее губам, полностью завладел ее ртом, заслоняя собою все остальное.
Потом он усадил ее на колени, и они стали кормить друг друга кусочками колбасы и хлеба и сочными душистыми плодами солнечной Италии. Даже еда вдруг стала чувственным испытанием, когда он облизывал и обсасывал кормившие его пальцы. Оба знали, что время истекает, и старались продлить иллюзию. Она, запоминая, трогала и гладила каждую частицу его могучего тела. Ей было больно оттого, что она не могла пустить его в глубь себя, как это сделала бы настоящая женщина, но он был непреклонен, не принимая никаких увещеваний.
