Жюльетта Бенцони - Графиня тьмы
— Что же будет, если я его не дам?
Тяжелые веки Талейрана приподнялись, и в лицо Лауре впился холодный, как стальной клинок, взгляд.
— Вы превратите ее в угрозу, а значит, во врага и сами станете врагом, а в наше время плодить врагов неразумно…
В его тоне звучала неприкрытое предостережение. Было бы верхом легкомыслия оставить его без внимания.
— Но что же мне делать? Я дала Марии-Терезии клятву сделать все возможное, чтобы они с дочерью воссоединились, а вы требуете от меня противоположного! А ведь вы сами были священником!
— Я был епископом. Это далеко не одно и то же. Мы с богом приветствуем друг друга, но не ходим друг к другу в гости. Тем не менее напомню, что, попросив вашего слова не предпринимать попыток увидеться с мадам, я добавил: «предварительно меня не уведомив». Это оставляет некоторые шансы, и, может статься, я сам дам вам такое разрешение однажды…
— Серьезно?
— Серьезно! Даю слово… чести!
— В таком случае даю вам слово и я! В ближайшее время я увезу малышку в Сен-Мало и буду выдавать ее за свою дочь. Как хочется, чтобы из такого количества несчастий получилась бы наконец хоть капелька счастья…
— Искренне вам того желаю, но… достаточно ли у вас средств, чтобы содержать ребенка?
Лаура подумала, что теперь самое время позаботиться о деньгах.
— Могу ли я рассчитывать на вашу помощь, если этих средств не хватит?
— Мою помощь? Я беден, как Иов! — воскликнул Талейран в таком ужасе, что Лауре с трудом удалось сдержать смех. — Прошли те времена, когда в моем распоряжении был роскошный особняк Галифе и всевозможные фонды: сегодня я уже не министр. Признаюсь, вопрос о вашем будущем как-то ускользнул от моего внимания, а? Бенезеш удовлетворял все ваши нужды, да и те, кто принимал вас в Швейцарии, тоже оказались на высоте, не так ли?
— Именно так! Никогда еще я не встречала таких благородных людей!
— Не сомневаюсь. У вас в Сен-Мало ведь осталось кое-какое имущество? Хотя революция пробила значительные бреши в бретонских состояниях. В других, впрочем, тоже…
— Мой замок в Комере сгорел, вилла в Сен-Серване разграблена, но благодаря одной моей дорогой подруге судоходная компания Лодрен держится пока на плаву. По крайней мере, я очень на это надеюсь, хотя вот уже четыре года у меня от них не было никаких вестей. Но даже если предположить, что и судоходство уже не приносит прибыли (что маловероятно), все равно у меня еще есть счет в парижском банке. И средств на нем, я думаю, достаточно, чтобы Элизабет ни в чем не нуждалась.
— Ее зовут Элизабет?
— Как и ее тетушку, которую так горько оплакивала мадам… Я уверена, что она и сейчас по ней грустит. Раны в ее сердце так и не зажили, а вы заставляете его терпеть новую муку…
Талейран не собирался вновь обращаться к этой теме. Он покрутил головой, словно проверял воздух на свежесть, потом постучал концом трости по ботинку на больной ноге, как будто сбивая с него комья земли, прокашлялся и, приподняв плечи, обтянутые сюртуком из великолепного английского сукна, заявил:
— Кажется, похолодало, и раз уж мы обо всем договорились, будет лучше, если я верну вам свободу передвижений. Мне остается лишь пожелать вам счастливого пути… и уверить, что я не упущу вас из вида. Хотелось бы время от времени узнавать о вашей жизни. И о жизни этой девочки… А кстати, — он потыкал тростью в какой-то сорняк, — известно ли вам, кто отец ребенка?
— Нет. И я никогда не пыталась проникнуть в чужую тайну. Если вообще она существует.
— Что вы хотите этим сказать?
— У меня, конечно, нет доказательств и никакой
уверенности в моем предположении, но я почему-то думаю, что принцесса и сама не знает…
— Как это не знает? Было бы странно…
— Только не для девушки такой сложной организации, ослабленной долгим заточением и страданиями. У нее часто случались обмороки… Не исключено, что какой-то негодяй воспользовался…
— Кто вам об этом сказал?
— Мадам де Турзель… и еще месье Бенезеш, он тоже, как и я, склонялся к этому варианту. Не представляю, как она могла бы отдаться мужчине, будучи в здравом уме и твердой памяти… Ее душа так непорочна и горда!
Бывший отенский епископ согласно кивнул головой:
— Возможно, вы и правы. Такой ход событий вполне возможен, как это ни печально… Как не пожелать ей хоть немного любви? Но, может статься, господь уже смилостивился, а?
— Вы имеете в виду ее теперешнего спутника?
— Ну разумеется. Он обладает всеми качествами, чтобы соблазнить любую недотрогу. Что до нее… она красива?
— Восхитительна! Похожа на мать, но мягче… поэтичнее… Изумительная грация, чудный голос и такое нежное сердце!
При воспоминании о Марии-Терезии на губах Лауры заиграла улыбка. Впервые ночное «похищение» ее подопечной увиделось молодой женщине в ином свете, и она поняла, что будет теперь молиться, чтобы между этими двумя существами, злой волей истории брошенными друг к другу, возникла искренняя любовь.
Беседуя, Лаура и Талейран дошли до калитки. Бывший министр снял шляпу и с неожиданным для такого гордеца чувством склонился перед ней:— Прощайте, мадам! Не знаю, будет ли мне дано увидеться с вами вновь, но я счастлив, что имел возможность встретиться с вами сейчас. Благодарю вас. Возвращайтесь скорее к себе в отель! Я уйду после вас.
— Нет. Уходите первым, пожалуйста! Я бы хотела еще немного побыть здесь.
— Как вам будет угодно.
Оставшись одна, Лаура медленно направилась в ту сторону кладбища, где покоился Людовик XVI. Она хотела еще помолиться, но только в одиночестве, в отсутствие чужих глаз, которым неведомо сочувствие. Она преклонила колени, не спеша поправила розы на могиле и стала молиться, не замечая, что обращалась она не к богу, а к тому, кто покоился под слоем извести, присыпанном черной землей, к этому королю-мученику, единственному идолу, которому поклонялся Жан де Батц, его королю, тому, ради которого он бы с радостью отдал жизнь. Только этой могиле и могла она поверить свою любовь, которую так и не смогла изгнать из своего сердца.
Вдруг она выпрямилась, почувствовав, что не одна. Ей показалось, что на нее снизошло видение: рядом стоял Жан. Собственной персоной. Живой и совершенно не изменившийся, разве что несколько седых волос появилось в его густой шевелюре.
— Лаура, — нежно позвал он, — Лаура, чего же хотел от вас господин де Талейран-Перигор?
Удивление, мгновенно сменившееся вспыхнувшим возмущением, лишило ее голоса. Жан остался прежним. После стольких лет разлуки, после такой короткой вспышки любовной страсти, после невыносимых страданий первым его порывом при их неожиданной встрече было любопытство политического свойства. Но она быстро взяла себя в руки.
