Рябиновый берег - Элеонора Гильм
– Лучше выкинуть.
Петр лишь усмехнулся и убрал в заплечную сумку вогульского волка.
«Не понять братца. На кой черт нужен идол, даренный нехристями? Тьфу!» – плевался Ромаха несколько верст, но молчал о том. Попробуй скажи.
Через день они встретились на том же месте с Трофимом и Афоней. Те взяли ясак у вогулов, что жили ниже по Салде, спокойно, без лихости. Ромаха вновь слушал, как Петра хвалили за смелость. О том, кто шел за подмогой один через буераки, и не вспомнили.
Тогда Ромахе открылась истина: ежели бы он заблудился да не явился вовремя к братцу, сейчас бы терзали его муки адские. Только помучался бы один раз. А так исходить завистью жгучей всю жизнь.
Если не сделает чего путного.
* * *
Сквозь плеск водицы и визг сынка, который не желал мыться в лохани, Сусанна услыхала лай псов и какой-то шум. В подворье Леонтихи банька была крохотная, покосившаяся, сколоченная на скорую руку. Но и такая в радость.
Сусанна наспех промыла волосы щелоком, потерла тело, со стыдом ощутила тоску по мужу и его жарким губам. «А вдруг вернулся», – мелькнуло в ней, но тут же погасло. Знала, так быстро не возвернется – немало юртов надобно казакам обойти.
– Встречай гостей! – Домна сама выскочила ей навстречу – нарядная, румяная, веселая.
И Фомушка тут же потянулся к ней, негодник.
Богдашка уже трескал за обе щеки – в каждой руке по пирогу, будто кто отберет. Леонтиха завела тесто и еще до рассвета принялась стряпать птах. С большого глиняного блюда пытались взлететь сорок жаворонков – по числу мучеников[84].
– Сынок, все не смолоти, – ласково сказала Домна, – с кем весну-то звать будешь?
– Непременно нужно звать!
Старая Леонтиха, в которую жаворонки будто вдохнули силы, суетилась вокруг гостей, поддакивала громогласной Домне, наливала кваса Богдашке, казалось, даже спина ее выпрямилась в честь праздника.
– Всех позовем да сами в гости сходим, – подмигнула Домна.
Во дворе отыскали шест, привязали к нему пять птичек – боле не уместилось, подняли вверх.
– Жаворонки прилетели, на голову детям сели. Повторяй, Богдашка, – велела Домна.
Сынок на Сусанниных руках только успевал крутить головешкой да показывать пальчиком на птичек, что трепетали в синем небе. Ему, впервые увидавшему такое, все было в диковину, хоть разумел еще мало. А старшему Богдашке забавы те были без надобности, он завидел у соседей двух мальчишек-ровесников и скоро, отпросившись у «матушки» – так стал он называть Домну, – убежал со двора.
Раскрошенные птахи мигом исчезли в пасти Белоноса – он оказался удачливее прочих и теперь плясал в ногах Сусанны, пытаясь поймать ее милость. Занятая дитем, давно она не гладила его по широкой спине, не чесала белые уши.
– Ишь какой. Всем мужикам ты надобна, – пошутила Домна. Только над той шуткой смеяться вовсе не хотелось.
Рассказать про Ромахину жадность, про свой стыд и бабьи тревоги? Сусанна решила о том промолчать. Что-то подсказывало ей: такие тайны лучше хранить у себя за пазухой.
Не успели они уйти, как поднялся крик. Богдашка сцепился с соседскими мальчишками. Шмыгал кровавыми соплями, досталось и противникам. Как бабы ни кричали, ни сулили розги, так и не допытались, что не поделили. Богдашке велели сидеть в избе да развлекать Фомушку, ежели с добром к людям идти не желает.
* * *
Когда-то Верхотурье казалось ей самым мерзким городишком на всем белом свете: грязным, равнодушным. Теперь город изменился: распахнул двери лавок – скорняжных, гончарных, суконных и свечных; улыбался десятками приветливых лиц – с голубыми, угольно-черными и зелеными глазами.
Они с Домной зашли в храм, и Сусанна поняла: полюбит Верхотурье, будто родной город. Пахло благодатью и ладаном, курился дым, священник в темной рясе о чем-то шепотом говорил со старухой. Резной иконостас, тонкие лица святых, а в центре – Святая Троица. Как объять все взглядом, как молвить спасибо за чудо?!
Сусанна молилась и ставила свечи за здравие мужа, сына, родителей и всех близких, за упокой Оглобли, а Домна уже подмигивала какому-то казачку в потрепанном кафтане. Ничего бабу не берет!
В храме стало безлюдно, подруга куда-то исчезла, видно, отправилась болтать с тем казаком. Сусанна не осмелилась подойти к священнику да испросить благословения, исповедаться во всех совершенных грехах пришлось бы до зари. Откланявшись иконам, она вышла за врата.
– Вот два сапога пара вы со Страхолюдом: один с вервицей ходит, вторую из церкви калачом не выманишь! – Домна фыркнула.
Богохульница – и все как гуся вода. Сусанна сдержала укоры: ссоры с подругой вовсе не хотелось.
Домна тут же принялась сказывать, что казак, с коим она хихикала, служит в Тобольске, там много сытнее да проще. Сусанна слушала вполуха: она только начинала привыкать к Верхотурью. К его деревянным неказистым строениям, острогу, что высился на крутом берегу, храмам, монастырям да многоголосице. Отчего Домна такая неугомонная?
Они шли к гостиному двору. «Тебе непременно надо поглядеть! Там и немцы, и агличане, и басурмане с намотанными на голову платками», – вещала Домна.
И была права. Двор походил на добротную усадьбу: высокие, украшенные резьбой хоромы, вокруг множество неказистых строений, привязанные кони, бранливые собаки и – главное – шумная толпа и торг.
Кто вытащил ткани и бусы прямо на улицу, на деревянных лотках, кто зазывал в лавку. А кто-то и вовсе, будучи человеком важным, снисходительно глядел на суету.
Домна купила золоченых пуговиц, похожих на чудные ягоды, и отрез шелка, а Сусанна – ах, бабья натура! – не удержалась да выбрала яркий, расписанный цветами да листьями плат в руках бухарского торговца и две щепоти перца. Они еще побродили по рядам да лавчонкам, пытаясь охватить взглядом все изобилие.
Домна усмотрела и другое.
– Смотри, вон, в коротких штанах, – это агличанин. Баба одна сказывала… хех… на наших мужиков всем похожи, только жадные – самого худого подарка не дождешься.
Иноземец в кафтане с широкими рукавами и чудных портах – сверху свободных, внизу узких, как бабьи чулки, – заметил Домнины ужимки и помахал им, просияв улыбкой во все зубы.
– Гляди, чего наделала. – Сусанна потянула подругу за руку.
Куда там! Та зазывно улыбнулась в ответ и оправила однорядку, словно и так не было видно, как высока ее грудь, как ярок румянец.
– Афоня-то ежели узнает, срам будет. Домна, побойся Бога! Нехристь, а ты ему улыбаешься, будто зовешь к себе, – увещевала Сусанна, будто это
