Симона Вилар - Обрученная с розой
Эдуард угрюмо молчал. Его красивое лицо оставалось напряженным.
– Веne[40], – произнес он наконец. – Но уверен ли ты в успехе, Дик?
– Я сделаю все, что в силах сделать смертный. Не забывай, что и я замешан в этом деле. Разве я не Йорк? Я сам отправляюсь в те края, чтобы проследить за всем. Не исключено, что Деббичу понадобится помощь. Хотя, я думаю, что, стремясь к награде, и сам он не станет сидеть сложа руки.
– Да, но тем временем письмо может попасть к Фокенбергу. Это волк, который никогда не упустит своего. Ричард задумчиво потер переносицу.
– Правду говоря, меня удивляет, что до сих пор оно не попало ему в руки. Возможно, ему неизвестно, что Маисгрейв – ваш посланец, а его либо задержали ради выкупа как состоятельного человека, либо схватили как сторонника Йорков. Странно, конечно, что дочь Уорвика не проговорилась дядюшке. Поверьте, она не так глупа, чтобы не уяснить, что Майсгрейв – тайный гонец. Впрочем, она может молчать, считая, что если письмо предназначено отцу, то это не должно касаться Фокенберга. Так или иначе, надо спешить, ибо Время никого не ждет.
Он поклонился. Эдуард встал. Казалось, разговор с братом вернул ему уверенность.
– Благослови тебя Бог, Дик, за твое усердие ради блага своего короля.
Ричард склонил голову.
– Что и говорить, Над, я эту кашу заварил, мне ее и расхлебывать. Я сделаю все, чтобы ваше имя, мой государь, осталось незапятнанным. Однако вы и сами понимаете – все меняется ежеминутно, и, возможно, действуя, придется менять планы на ходу. Поэтому я прошу указа вашего величества, где говорилось бы, что я действую от вашего имени, а следовательно, располагаю неограниченными полномочиями.
– Ну разумеется, Ричард! Ты можешь делать все, что потребуется.
За последующий час Ричард Глостер успел собраться в дорогу, написать и отправить в Йорк письма с распоряжениями. Он быстро и точно отдавал множество приказаний.
Вскоре спящий замок был окончательно разбужен. Замелькали огни, загремели доспехами лучники, конюхи начали выводить из стойл оседланных лошадей.
Этот шум разбудил и герцогиню Йоркскую. Ричард нанес ей краткий визит. Отношения между матерью и сыном были довольно прохладными. Сесилия Невиль, прозванная в молодости за красоту Рейбийской Розой, всегда недоумевала, каким образом среди стольких прекрасных детей ей удалось произвести на свет и этого ни на что не похожего калеку. Поговаривали, что, когда маленький горбун еще лежал в колыбельке, к герцогине приходила какая-то ведунья и предрекла ей такое, что леди Сесилия стала избегать это злосчастное дитя.
И позднее она всегда оставалась сухой и осторожной с Ричардом, который, с младенчества затаив обиду на мать, так никогда и не стал хорошим сыном.
Все оставалось по-прежнему. Мать и сын обменялись всего лишь несколькими словами. Затем Ричард учтиво простился и, получив от короля необходимые бумаги и королевскую печать, спустился во двор.
Дождь уже кончился, и было видно, как вереница огненных факелов исчезает в сыром сумраке ночи. Стоя у окна, Эдуард Йорк наблюдал за ними. Потом он перекрестился.
– Господи Иисусе! Разреши узы виновным, дай свет слепым…
20.
Утро в Уорвик-Кастл начиналось с пения петухов. Следом раздавался протяжный звук рога на одной из башен, возвещавший приход нового дня. Замок оживал: хлопали двери, гремели засовы, скрипя петлями, опускались подъемные мосты, чтобы впустить в замок торговок зеленью и молоком. Во дворе слышались перебранка челяди, ржание коней, выводимых из конюшен на водопой. На раскатах стен менялась стража.
Но людей Майсгрейва вся эта суматоха не касалась. Им – узникам одной из башен – некуда было спешить. Накрывшись меховыми одеялами, они продолжали спать; лишь порой кто-нибудь из них приподнимал голову, прислушивался и вновь засыпал. Вряд ли этим не знающим устали воинам когда-либо приходилось так высыпаться, как в эти две недели, что они провели взаперти в стенах Уорвик-Кастл.
Филип, однако, не спал. Закинув руки за голову, он вглядывался в изображение каменного карлика, высеченное в центре свода. Каждое утро повторялось одно и то же. Люди томились от безделья. Их держали под замком, не позволяя и Шагу ступить за дверь, но у них была сытная еда и роскошная постель. Раны и ссадины, полученные в пути, зажили, они набрались сил. От обильной пищи щеки их округлились.
– Я бы так всю жизнь прожил, – толковал Гарри, – если бы мне еще дозволили повалять на сеновале красотку да прокатиться порой на добром жеребце хотя бы вон до той мельницы.
Гарри, как было заведено, шутил. Однако, несмотря ни на что, беседуя с ним, он грозил, пытался задобрить, убедить – и все тщетно. Майсгрейв хранил непоколебимую верность королю.
И вновь выстраивались чередой однообразные дни. Большую часть времени Филип проводил в нише узкого, словно бойница, окна. Оно находилось на самом верху старинной башни так высоко, что, сколько ни прижимайся лбом к прутьям решетки, внизу можно было разглядеть лишь каску лучника, меряющего шагами крепостную стену. Вдали голубел среди лугов зеркальный Эйвон, зеленели полоски возделанных полей.
Облокотясь о каменную плиту подоконника, Филип часами наблюдал за скользившими в небе ласточками. Над головой рыцаря были слышны мерные шаги стражи, сменявшейся каждые несколько часов. Рыцарь не мог видеть того, что происходило во внутреннем дворе замка, однако он был достаточно опытным воином, чтобы определить, что в замке тревожно.
Все чаще отправлялись куда-то вооруженные отряды, был удвоен караул на стенах, откуда-то порой плыли завитки густого черного дыма – следовательно, поблизости кипела смола, что означало угрозу нападения. Он видел, как Фокенберг во главе полусотни латников покидал замок, однако никогда надолго не отлучался, и вечером у ворот гремел его рог.
Филип не понимал, что происходит, и эта неизвестность томила и тревожила его. Однако для узников все оставалось по-прежнему. Филип нередко помышлял о побеге, но, сколько ни ломал он голову, не видел ни малейшей возможности выбраться из крепости. Оставалась лишь слабая надежда на Анну Невиль. Но где она, что с ней и насколько крепка над нею власть Фокенберга, Филип также не ведал. Стражники были молчаливы, замкнуты и на вопросы не отвечали.
Филип поражался тому, как с самого начала не догадался, что Анна из рода Невилей. Не зря же так хлопотал епископ. И потом – глаза… Яркие зеленые глаза Невилей. Филип неотрывно думал об Анне, вспоминая каждый жест, каждый взгляд с того момента, как девушка, заразительно хохоча, вошла в покои епископа, вплоть до горькой минут», когда она исчезла на галерее зала в Уорвик-Кастл, унося с собой послание короля Эдуарда.
