Симона Вилар - Любовь изгнанницы

Симона Вилар

Любовь изгнанницы

1.

Как бы ни шли дела, но Анна Невиль, младшая и любимая дочь могущественнейшего Делателя Королей – а именно так и с полным основанием называли графа Уорвика в Англии все: и простолюдины, и лорды, и даже короли, – всегда просыпалась счастливой. Восхищение каждым новым днем переполняло ее. Мысли путались со сна, и она была словно младенец – беззаботный, невинный и чистый. Все это исчезнет через минуту, когда мучительная реальность повседневной жизни обступит ее, и она вновь почувствует одиночество, на которое обречена высокородная принцесса Уэльская, будущая королева Англии.

Огромный покой в семь квадратных туазов был полон бликов солнечного света, пробивавшегося сквозь цветные стекла витражей. Но даже эта пестрота не могла скрыть строгой холодности опочивальни принцессы Уэльской.

Резная мебель красного дерева отражалась в черно-белых блестящих плитах пола. В простенках между ларями и буфетами возвышались тяжелые кованые канделябры. Стены украшали потемневшие от времени фрески с изображениями сцен из Ветхого Завета. Посреди опочивальни стояла кровать – огромное, вознесенное на подиум, подобное мавзолею сооружение. Бордовые узорчатые складки полога увенчивало декоративное на вершине в виде короны, а внизу они были схвачены шелковыми шнурами, крепившимися к головам золоченых грифонов с рубиновыми глазами и когтями. В недрах этого необъятного ложа под затканным золотом и жемчугом, как церковная риза, одеялом спала Анна Невиль.

В первые дни она старалась не оставаться в одиночестве в этом огромном, сверх меры пышном помещении и держала при себе одну из фрейлин. Но после того как ее сестра Изабелла заметила, что подобной робостью она умаляет свое величие, Анне пришлось отказаться от этого. Зато никто не мог возразить против того, чтобы она оставляла на ночь в опочивальне собак отца. Рядом с этими преданными друзьями ей было не так страшно вглядываться в мигающем свете ночника в призрачные фигуры на фресках: погружающиеся в воды потопа грешники, Исаак, занесший руку с кинжалом, гибнущие под руинами Самсон и филистимляне. К этим изображениям на стенах добавлялись завывание ветра в каминной трубе, странные звуки в темных углах за пологом и гулкое эхо собственного голоса под высоким затемненным сводом. Собаки вносили жизнь в могильный сумрак, их движения, вздохи и посапывание успокаивали Анну.

Вот и сейчас три огромных мастифа, пятнистый немецкий дог, две овчарки и несколько поджарых борзых устроились на покрывающем ступени подиума ковре, но лишь маленькому шпицу с забавной острой мордочкой и длинной белоснежной шерстью было разрешено взобраться на ложе и свернуться клубком в ногах принцессы.

Шпиц повернул голову и навострил уши. Анна пошевелилась. Ее длинные темно-каштановые волосы разметались по подушкам. Наконец она открыла глаза и улыбнулась.

Белый шпиц, дождавшись пробуждения хозяйки, принялся с лаем прыгать по огромной кровати. Бубенчики на его ошейнике заливисто звенели. Залаяли, вскакивая, и другие псы. Немецкий дог уперся передними лапами в край постели и, высунув язык, задышал едва ли не в лицо Анне. Один глаз у него был аспидно-черный, другой – серый.

– Фу, Соломон! – проворчала Анна, перекатившись на другой бок. – Изыди, вместилище скверны!

Соломон радостно завилял хвостом и не двинулся с места.

Обычно именно лай собак возвещал свите, что принцесса пробудилась. Приоткрывалась дверь, и на пороге появлялась тучная фигура ее первой статс-дамы леди Грэйс Блаун.

– Ваше высочество изволит вставать?

– Я позову вас попозже. А пока выпустите собак.

Это повторялось изо дня в день. Анна упрямо боролась с принятым при дворе распорядком и позволяла себе с утра немного понежиться в постели. Леди Блаун всякий раз, когда ей вменялось в обязанность выпускать из опочивальни собак принцессы, сердито сопела. Девушку это забавляло, хотя, с другой стороны, она немного побаивалась этой родовитой дамы. Ее дед был казнен после так называемого «рождественского заговора» против первого короля из династии Ланкастеров Генриха IV, а его внучка всю жизнь служила Ланкастерам. Что ж, при дворе правят свои законы, друзья и враги идут на компромиссы, уступают друг другу, забывают про принципы и не отомщенные тени предков.

Следом в опочивальню явился истопник, молодой разбитной парень, но хромой и сильно сутулившийся. Его звали Дик, и Анна в шутку прозвала его именем младшего брата короля Эдуарда Йорка Глостером. Ему это понравилось, и он часто запросто болтал с принцессой. Пока Анну не окружили придворные дамы, не затянули в атлас и парчу, она оставалась просто веселой девушкой и любила пошутить с истопником, в то время как он чистил камин и раздувал тлеющие под пеплом уголья.

– Что нового в Лондоне, Глостер? – лениво поинтересовалась Анна.

– Левого ангела в боковом приделе собора Святого Павла будут менять.

– С чего бы это? Его же только на прошлой неделе установили.

– Башмак ему жмет.

– Что?!

Башмак жмет. Анна захохотала.

– Ты богохульствуешь, плут!

– Говорят, папы в Риме еще не то вытворяют.

– Твой исповедник опять читал тебе «Декамерона»? – еще смеясь, спросила Анна.

– Да, а я угощал его мартовским элем в таверне возле круглой церкви Темпла.

Они перебрасывались шутками и смеялись. Потом истопник развел огонь в камине и с поклоном удалился. Когда он вышел, в дверь белым клубком влетел ее шпиц и с разбегу кинулся к Анне.

– Ах, Вайки! Что ты делаешь? Тебе хотя бы вытерли лапы?

Песик смотрел на нее веселыми смородинками глаз. Язык его свисал набок, так что казалось, что он улыбается хозяйке. Анна погладила шпица, и тот лизнул ей руку. Но лицо девушки внезапно омрачилось. Вайки был подарен ей Эдуардом Уэльским перед самой свадьбой, и сейчас, играя с ним, Анна вспомнила мужа, свою размолвку с отцом и клятвенное обещание написать Эдуарду.

Эдуард… Анна прикрыла глаза. Как она сможет писать ему после того, как он окончательно погубил все, что было между ними? А ведь она так надеялась, что полюбит его, привыкнет к нему и станет доброй и верной супругой. Она ничего не говорила отцу, герцог и сам все понимал, хотя он и не мог знать, через какие унижения и обиды ей пришлось пройти там, во Франции… Видит Бог, она долго, слишком долго терпела, считая, что виной всему лишь она сама. Но после того, что случилось в Амбуазском замке…

Анна помнила разочарование, какое постигло Эдуарда в их первую брачную ночь. Он откинулся на подушки и долго не сводил взгляда с ночника под пологом. Потом вдруг проговорил с необычайной для этого легкомысленного юноши суровостью: