Любовь & Война - Мелисса де ла Круз
– Полагаю, я могу с тобой согласиться, – с сомнением сказала Анжелика, – но должна признаться, я счастлива, что нашла мужчину с убеждениями, которые позволяют ему неплохо зарабатывать.
Элиза рассмеялась.
– На вашем с Пегги фоне я навсегда останусь самой бедной из сестер Скайлер. Но у меня нет сомнений в том, что Алекс прекрасно нас обеспечит. Не считая адвокатской практики, он, образно говоря, успел сунуть пальцы в каждый горшок. В финансы, в торговые отношения, в союзы с европейскими державами, в армию и даже в область, которую я для лучшего понимания назову общей политической теорией.
Анжелика нахмурилась, сомневаясь, что хочет обсуждать эту тему.
– Что ты имеешь в виду? – спросила она осторожно.
– Он считает, что нам нужен документ, хартия вроде Статей Конфедерации, но более подробная и обязательная к исполнению. Нечто такое, что наконец-то позволит нам стать поистине единой нацией, а не смешением разрозненных штатов.
– Похоже на слова человека с большими политическими амбициями.
– Несомненно, с не меньшими, чем у папы, Стефана или твоего Джона. Я надеюсь, он станет по меньшей мере сенатором.
– По меньшей мере? А кто выше сенатора?
– Алекс уверен, что исполнительная власть в Соединенных Штатах должна быть сосредоточена в руках одного человека.
– Короля? – задохнулась Анжелика.
– Нет, кого-то вроде премьер-министра. Но не по образу Британии – марионетки, вынужденной подчиняться монарху. Скорее, вроде главы большого предприятия, который отвечает только перед своими вкладчиками.
– Такая власть, отданная в руки одного человека, может быть опасной.
– Алекс тоже так считает, поэтому уверен, что эта власть должна сдерживаться другими ветвями правительства. Сильным конгрессом и не менее сильными судами. Каждая из ветвей будет сдерживать остальные, не давая установить тиранию.
– Честное слово! – рассмеялась Анжелика. – Только послушай себя! Последний раз, когда мы виделись, ты помогала менять Китти пеленки. А теперь рассуждаешь о планах создания нового правительства!
Элиза скромно улыбнулась.
– О, это просто болтовня за обедом, – сказала она, хотя на самом деле была весьма горда собой. Ведь это было и ее будущее, а не только Алекса. – Это все, о чем сейчас говорят в обществе. Я с нетерпением жду того дня, когда нас будет волновать лишь то, как попасть на модную вечеринку или в оперу, а может, как достать самую лучшую ткань на платье.
– Ты лгунишка, – поддразнила ее Анжелика. – Тебе же это нравится. Но все же…
– Да? – поторопила Элиза, когда Анжелика внезапно смолкла.
– Все это мужские дела, в которых женщина – только наблюдатель. Стоит ли проявлять излишний интерес к политике вместо того, чтобы интересоваться, скажем, культурой – музыкой, живописью или театром, где мы имеем больше влияния.
– Я полагаю, что все это считается мужским делом лишь потому, что так решили сами мужчины. Но, как сказала Элен, женщины не участвуют в политической жизни не потому, что не могут, а потому, что им этого не позволяют. Когда обстоятельства повернутся в их пользу, они смогут творить великие дела. Посмотри на королеву Елизавету, именно она, – а не все ее предки-мужчины – превратила Англию в ту великую державу, которой страна сейчас является. Или Екатерина, русская императрица. Говорят, она самая могущественная женщина на планете, правительница огромнейшей империи, когда-либо существовавшей на свете. А ведь именно при ней Россия присоединила к себе Украину и Крым – территорию, не уступающую размерами Британским островам. Почему бы и здесь, в Америке, не появиться столь же могущественной женщине?
– Да здравствуют сестринские узы! – заявила Анжелика, сжав кулачок. – Но разве это то, чем ты хочешь заниматься, Элиза? – Последний вопрос прозвучал, когда они вышли из винной лавки, приобретя немного солодового виски. Миссис Чайлдресс обеспечила их достаточным количеством эля, но вечеринки нельзя устраивать, имея в запасе только пиво и вино. – Разве ты не хочешь детей?
– Я бы с радостью, но Господь пока не благословил нас, – ответила Элиза. – Когда мы переехали сюда, я полагала, что это случится сразу же, но учитывая то, что происходит сейчас в нашей жизни – новые друзья, работа, первые шаги в самостоятельной жизни, должна признать, что с облегчением понимаю, насколько некстати сейчас было бы рождение ребенка. Это было бы чересчур. Но все же… – добавила она и задумчиво примолкла.
– Это случится, – заверила сестру Анжелика, сочувственно сжав ее руку. – Дети – как ливень. Они всегда вовремя, но о них не задумываешься, если ты понимаешь, что я хочу сказать, как не задумываешься о еде или о сне. Они просто часть жизни.
Элиза кивнула, пытаясь проглотить возникший в горле ком. Она была рада, что сейчас с ней сестра, которая, как никто, понимает всю ее боль. Ей потребовалось мгновение, чтобы взять себя в руки, а затем она направилась к витрине магазина, в которой были выставлены образцы изысканного кружева.
– В данный момент все, чего я хочу сейчас, это купить скатерть, – заявила Элиза, толкнув дверь. – Чтобы устроить своей сестре лучшую прощальную вечеринку, которую видел Нью-Йорк!
26. Заключительные прения
Здание городского суда
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
Апрель 1784 года
Стратегией Берра в последние три дня, судя по всему, стали попытки вымотать всех до изнеможения. И он добивался своего, приглашая бесконечных свидетелей, каждый из которых говорил практически одно и то же: Кэролайн Чайлдресс держала популярную пивную на Уотер-стрит все время, что длилась оккупация, обслуживая любого британского солдата или лоялиста, приходившего туда. Алекс не понимал, почему это должно вызывать больше возмущения, чем тот простой факт, что миссис Чайлдресс, как и ее покойный муж, сама была лоялисткой, пока не услышал усиливающийся ропот на галерее. Свидетели Берра, рассказывая о пивной Растона, называли ее шумным, оживленным местом. Не то чтобы злачным, но казалось, словно у миссис Чайлдресс всю войну был праздник. Последнее утверждение Алекс смог опровергнуть, заставив свидетелей Берра признать, что миссис Чайлдресс почти никогда не спускалась в общий зал, тратя все свое время на управление закупками, производством и работниками, а если и появлялась, то всегда в трауре, в память о погибшем муже. И все равно складывалось впечатление, что она устраивала праздники для красноспинных, которые захватили Манхэттен. С каждым последующим свидетелем ропот становился все громче, пока, наконец, не послышались откровенные насмешки. Но хуже всего было то, что судья Смитсон не требовал
