Патриция Гэфни - Идеальная любовница
Тюрьма не только научила ее пренебрежительно относиться к системе уголовного правосудия, но и уничтожила большую часть привитых ей с детства моральных догм. В последнее время, решила про себя Рэйчел, она научилась руководствоваться исключительно соображениями целесообразности. Ради соблюдения моральных принципов она могла бы завтра же покинуть Линтон-холл и отправиться в Уикерли, или в Мэрсхед, или в Тэвисток в поисках работы. Разумеется, никакой работы она бы не нашла и рано или поздно оказалась бы там же, откуда начинала четыре месяца назад, — в зале судебного заседания, где мужчины в мантиях и париках безразлично посовещались бы несколько минут, прежде чем решить, где и как ей провести остаток жизни. Она могла бы так поступить, но с какой целью? Чего ради? Лучше уж еще немного пожить в грехе, набираясь сил перед новым судом. Рэйчел чувствовала, как преображается, обновляется, становится сильнее с каждым днем. Пусть она содержанка, но у нее все-таки есть работа, которая ей нравится. И эту работу она выполняет хорошо. Пусть это покажется невероятным, но она превратилась в отличную экономку. Как долго продлится ее новая жизнь? Поскольку ответа на этот вопрос у нее не было, она решила не изводить себя понапрасну в попытках изменить то, что было не в ее власти. Лучше всего — этот урок она усвоила давным-давно — ничего не ждать от судьбы, а с благодарностью принимать каждый новый день.
Вот только придерживаться этого правила последовательно было нелегко. Прошло уже несколько недель с той ночи, когда Себастьян признался, что влюблен в нее. Он больше не повторял своего невероятного признания, и Рэйчел поняла, что оно было произнесено в порыве увлечения: слова любви прозвучали искренне в ту минуту, когда сорвались с языка, но тотчас же сгорели в пламени страсти. Она изо всех сил старалась забыть, что слышала их, пыталась вернуться к привычному уже состоянию готовой на все и ничего не ждущей невольницы, в котором пребывала до того, как он их произнес. Он предлагал ей не любовь, а иной дар — великий, необыкновенный — обновление тела и чувств. Погребенная заживо, благодаря ему она ощутила желание выбраться из могилы к свету. О, если бы только держать свои надежды в узде, ограничить их одной лишь плотью, последовать примеру Себастьяна и наслаждаться телесными радостями, не мечтая об ином! Но это было почти невозможно: как любая женщина, она не могла, подобно ему, отделить тело от духа, в ее сознании они всегда переплетались.
Визит лондонских друзей изменил Себастьяна. Он был многогранным человеком; Рэйчел не понимала его раньше и не могла бы утверждать, что вполне понимает сейчас. Нет, она была не так наивна, чтобы поверить, что произошедшая с ним перемена совершенно лишена эгоистического мотива, но она так остро нуждалась в нем, что готова была приветствовать эту перемену на любых условиях. Доброта, участие, душевное тепло — Рэйчел не смогла бы отвергнуть эти дары, даже если бы их предложил ей сказочный великан-людоед. При других обстоятельствах она, возможно, не оказала бы доверия человеку, сотворившему с ней то, что сделал Себастьян. Но о других обстоятельствах не приходилось даже мечтать, а гордость и предусмотрительность были роскошью, которой ее изголодавшееся сердце не могло себе позволить. По крайней мере до сих пор.
Влюблена ли она в него? Помоги ей Бог, если это так. Но как это могло случиться? Рэйчел искренне полагала, что душа ее мертва, что из всех чувств, которые могли бы воскреснуть в ее груди, меньше всего следовало ожидать пробуждения страсти к мужчине. Она грезила о нем беспрестанно. Когда его не было рядом, она тосковала, а когда он возвращался, чувствовала себя счастливой. Не просто счастливой — ее мир наполнялся смыслом.
Ей вспомнился тот день, неделю назад, когда она отправилась в город с обязательным визитом к мистеру Бэрди. Все утро небо было ясным, но стоило ей покинуть кабинет констебля и направиться домой, как начался дождь. Рэйчел не захватила даже шаль и через десять минут вымокла до нитки. Сосредоточенно пробираясь по лужам, стараясь приподнять повыше отяжелевший от дождевой воды подол платья, за шумом дождя она не расслышала стука копыт, пока гнедой жеребец Себастьяна не поравнялся с ней. И конь, и всадник вымокли насквозь, куда хуже, чем она сама, и к тому же были с головы до ног забрызганы грязью.
— Себастьян! — вскричала изумленная Рэйчел. — Я думала, ты поехал покупать барана у мистера Мэрдока!
Он усмехнулся в ответ, не обращая внимания на стекающую ручьями по лицу воду.
— Я сказал ему, что только что вспомнил об одном неотложном деле, и оставил его торговаться с Холиоком.
«Неотложным делом» оказалась она: Себастьян галопом проскакал чуть не до самого Уикерли, чтобы не дать ей утонуть во время ливня. Рэйчел была так счастлива, так растрогана, что не могла даже говорить. Он усадил ее впереди себя на спину жеребца и укрыл промокшей курткой. Не успели они проехать и двадцати шагов, как дождь прекратился. Они прохохотали всю дорогу до дому.
Сейчас ей почему-то вспомнилась эта веселая, безумная тряская скачка в мокрой одежде. Какой чистой радостью пело ее сердце, пока Себастьян смеялся и прижимал ее к себе, срывал у нее с губ поцелуи и подшучивал над ее погубленной шляпкой! Как же она могла его не любить? Он заменил ей целый мир. Он стал ее любовником и играл эту роль безупречно. (Впрочем, столь же безупречно он играл и роль ее мучителя до того, как все изменилось с появлением Салли и остальных.) Но как долго все это будет продолжаться? Рэйчел была экономкой, Себастьян был виконтом. Она была уголовницей, тюремной пташкой, ему же предстояло стать графом. Долго ли еще он будет держать ее при себе в качестве любовницы? И скоро ли она почувствует, что ей требуется нечто большее?
Ответов на эти вопросы у нее не было. Да и какой в этом смысл? Она ведь решила отвергнуть моральные принципы, напомнила себе Рэйчел. А тихая ночь была чудо как хороша. Она не испытывала ни холода, ни голода, ни жажды; она могла любоваться луной сколько ей заблагорассудится. У нее была собака. Чего еще можно желать?
С этой утешительной мыслью Рэйчел направилась в противоположную сторону от реки по тропинке, ведущей к парку. Стараясь не выпускать из виду Денди, она не заметила человека на дорожке впереди себя, пока пес вдруг не встал как вкопанный, навострив уши и задрав хвост. На краткий миг ее охватил страх, но она почти тотчас же узнала высокую широкоплечую фигуру Уильяма Холиока. Он приветственно поднял руку, как только ее увидел, и тихим голосом окликнул ее, чтобы она поняла, кто перед ней, и не испугалась.
— Добрый вечер, мистер Холиок.
