Сара Маклейн - Манящая тайна
Мара задрожала и провела руками в шелковых перчатках по плечам. Но не смогла отогнать холод, возможно, потому, что холод шел изнутри. И тогда, сокрушенная печалью, она открыла ридикюль и вытащила из него свои последние деньги, остатки сбережений, на которые надеялась добраться до Йоркшира и начать все заново.
Мара протянула монеты брату.
— Держи. Этого хватит, чтобы уехать из Британии. — Он презрительно фыркнул, увидев, что денег мало, и Мара возненавидела его еще сильнее. — Тебя никто не заставляет их брать.
Кит долго молчал, затем спросил:
— Значит, все?
Мара проглотила слезы. Ох как же она устала от своей жизни, от необходимости все время бежать, все время скрываться. От того, что была вынуждена жить в тени своего прошлого. В глубине души она надеялась, что этими деньгами сможет купить себе свободу. Кит уедет, и у нее появится шанс на что-нибудь другое. На большее.
Но Темпла.
— Да, все, — ответила она.
Брат растворился в темноте, ушел туда, откуда появился. И возникло чувство вины, но не из-за Кита и не из-за его будущего. Она дала ему деньги и подарила возможность начать новую жизнь. Но, сделав это, лишила Темпла шанса покарать его. И почему-то это было хуже всего прочего.
Она его предала!
Да, это казалось именно предательством — несмотря ни на что. А ведь ей вроде бы следовало ненавидеть Темпла и желать ему самого плохого за то, что превратил месть в главное дело своей жизни. Но почему-то при этом он относился к ней с такой добротой, какой она не видела ни от кого другого.
Еще долго после ухода брата Мара сидела на низкой деревянной скамье, чувствуя себя ужасно одинокой и несчастной. Сегодня она потеряла брата, а также приют и ту жизнь, которую создала для себя. Маргарет Макинтайр присоединится к Маре Лоув. И теперь обе изгнаны отовсюду.
Но все это не имело никакого значения. Сейчас она могла думать только об одном — сегодня ночью она потеряет Темпла.
Она вернет ему ту жизнь, для которой он родился. Вернет ему жизнь, которую он всегда хотел. О которой мечтал и по которой тосковал долгие двенадцать лет.
Да, она потеряет его, но с этим придется смириться.
Она прекрасна!
Темпл стоял в темноте, глядя на Мару, сидевшую на низкой скамье, вырезанной из ствола дерева. И выглядела она при этом так, словно потеряла лучшего друга.
Что ж, возможно, так оно и было.
Ведь отдав Кристоферу Лоуву жалкие монетки, извлеченные из ридикюля, и отправив его прочь из Англии, она потеряла любимого брата — единственного человека, знавшего всю ее историю. Дабы узнать эту историю, он, Темпл, готов был до основания разрушить весь Лондон.
Ему бы следовало ее ненавидеть. Прийти в бешенство! Ведь она помогла Лоуву бежать, отправила из Англии вместо того, чтобы выдать ему. Ее брат пытался его убить!
И все-таки, глядя на Мару, замерзшую и одинокую в саду Лейтонов, Темпл не мог ее ненавидеть. Не мог, потому что понимал ее, видел ее душу. Сидевшая в одиночестве, оцепеневшая и неподвижная, она, казалось, погрузилась в прошлое, думала о той памятной ночи, полностью изменившей и ее жизнь, и его…
Она считала, что заслуживала печали и одиночества. Думала, что сама навлекла на себя все это.
И точно так же думал про себя и он.
Господи, он не просто понимает ее. Он ее любит.
Эта мысль явилась как удар, неожиданный и сокрушающий. Да, он ее любил.
Всю ее — и ту девочку, что погубила его и одновременно сделала свободным, и женщину, что сидела сейчас перед ним. Она, Мара Лоув, — это все, чего он хотел в жизни.
Все прошедшие годы он воображал ту жизнь, которую мог бы вести. Иметь аристократическую жену и детей — наследников… Все эти годы он тосковал по такой жизни и даже не догадывался, что настоящее его счастье — с этой женщиной, только с ней ему хотелось связать свою жизнь.
Он бы избавил ее от отца. Любил бы ее сильнее, чем он, с большей страстью. Он бы ее оберегал и терпеливо ждал.
Конечно, он понимал, что это выглядело бы неправильно и даже возмутительно. Но он все равно дождался бы того дня, когда отец умрет, и взял бы ее в жены.
И он показал бы ей жизнь, какую она заслуживала. Какую они оба заслуживали.
Мара вздохнула в темноте, и герцог услышал в этом вздохе печаль. Услышал глубокое и мучительное сожаление. Жалела ли она, что не ушла вместе с братом, что не воспользовалась шансом сбежать, пока он, Темпл, ее не погубил?
Погубить ее. Почему-то эта цель… словно затерялась во тьме.
Он ждал слишком долго. Учился узнавать ее. Понимать. Видеть.
И сейчас хотел только одного — увезти ее к себе домой и там заниматься с ней любовью до тех пор, пока оба они не забудут прошлое. Пока не начнут думать только о будущем. Пока она не станет доверять ему настолько, что поделится всеми своими мыслями, всеми тайнами.
Пока не станет принадлежать ему.
Настало время начать все сначала.
Темпл вышел из темноты на свет.
— Должно быть, вы замерзли.
Она ахнула и осмотрелась. Заметив его, вскочила на ноги.
— И давно вы тут?
— Достаточно давно.
Чтобы увидеть, как ты предала меня.
И понять, что я тебя люблю.
Мара кивнула, обхватив плечи руками. Конечно же, она замерзла. Темпл снял сюртук и протянул ей. Она покачала головой:
— Нет, спасибо.
— Возьмите. Мне надоело смотреть, как вы дрожите от холода.
Она опять покачала головой.
Темпл бросил сюртук на скамью.
— В таком случае пусть лежит тут, никому не нужный.
Он думал, она его так и не возьмет. Но Мара, очевидно, очень замерзла. Да и дурой не была. Она накинула сюртук себе на плечи, и Темпл мысленно улыбнулся, радуясь тому, как она прячется в тепло. В его тепло.
Он хотел навеки окутать ее своим теплом.
Они долго стояли молча. Исходивший от нее аромат лимонов щекотал ноздри, искушал.
— Мне бы хотелось, чтобы вы поскорее приступили, — внезапно произнесла она, нарушив молчание. И в голосе ее прозвучали гнев и досада.
Темпл склонил голову к плечу.
— Приступил… к чему?
— К сбрасыванию масок. Я же здесь ради этого, так?
Разумеется, ради этого. Так было раньше, но теперь…
— Еще не полночь, — ответил он.
Мара негромко хмыкнула.
— Вам наверняка не обязательно придерживаться особого ритуала. Если вы снимете с меня маску раньше, я смогу уйти, а вы займете свое законное положение в обществе. Вы слишком долго этого дожидались.
— Двенадцать лет. — Внимательно глядя на нее, Темпл видел в ее глазах отчаяние. — Еще один час ничего не изменит.
— А если я скажу вам, что для меня этот час значит очень много?
