Барбара Картленд - Пламя любви

— О милый, милый!

Она слышала собственный голос — нежный, теплый, звенящий, словно серебряные струи ручья. Юный поток, игривый и полный жизни, достигнув водопада, на мгновение замер — и ринулся в неведомые, неисследованные глубины любви. Так вот что значит любить, в восторге думала Мона… вот что значит жить.

— Нам пора.

Лайонел первым вспомнил о времени. Должно быть, всем прочим надоело их искать и они занялись чем-то другим — например, играют в карты или жарят каштаны на открытом огне в Длинной галерее.

— Пора, — эхом откликнулась Мона; однако, когда дверь тайной комнаты закрылась за ними, ей показалось, что за этой панелью она оставляет что-то бесконечно дорогое.

Быть может, никогда больше не суждено ей испытать такого восторга, от которого останавливается время и не знаешь, часы ли пролетают за стеной, дни или столетия. Но он остался позади — Мона снова стояла в знакомой ей с детства гостиной.

Лишь час провели они в тайной комнате, но вошла в нее резвая девочка, а вышла — влюбленная женщина. За один час Мона стала взрослой.

И теперь, стоя в темноте с закрытыми глазами, Мона вновь ощущала то сладкое, головокружительное безумие. Голос Лайонела… его руки… губы… Она их чувствовала — прямо сейчас… Пошатнувшись, Мона бросилась к двери, ощупью нашла выход, вылетела обратно в гостиную.

Воспоминания о былом счастье оказались слишком сильны. Она открыла дверь в прошлое… но то, что когда-то было почти невыносимым блаженством, теперь обернулось невыносимой болью.

Мона закрыла за собой дубовую панель и опустилась на ковер перед камином. Глаза и губы ее были сухи.

Глядя перед собой невидящим взглядом, она думала о том, что теперь знает, каково это — быть старухой, живущей лишь воспоминаниями, без надежды на будущее.

Глава третья

Дверь отворилась, и вошла миссис Вейл.

— Ну вот, во всем доме закончили, — бодро проговорила она, — только гостиная и осталась. Слава богу, здесь хотя бы есть ставни! — Она подошла к окну и начала закрывать ставни. — Скоро и ты приучишься постоянно помнить о затемнении. А как хорошо было бы снова увидеть освещенные окна, яркие огни на улицах и знать, что можно оставить шторы незадернутыми и через пять минут в дверь к тебе не постучится патруль! Знаешь, мы с няней часто представляли тебя главной героиней «Огней Бродвея». Но увидеть «огни Пикадилли» нам, похоже, придется не скоро! Кстати, о Нью-Йорке, — продолжала миссис Вейл, закрыв последнюю ставню и подходя к камину. — Хочешь, покажу тебе альбом вырезок, куда я вклеивала все твои открытки?

— Мои открытки? — переспросила Мона.

— Да, милая, все, что ты мне присылала за эти годы. Так интересно их рассматривать — настоящий дневник в картинках! Помнишь, пока ты жила в Англии, я собирала все заметки о тебе и твои фотографии в газетах? А потом ты уехала — и в альбоме получился пропуск. Разумеется, мне и в голову не приходило, что ты уезжаешь так надолго, и все же я начала подклеивать в альбом открытки, которые от тебя приходили. Сейчас у меня уже почти полный альбом. Хочешь посмотреть?

— Конечно, с удовольствием! — ответила Мона. — Но, мама, какая же ты скопидомка — похоже, вообще ничего не выбрасываешь!

— Что правда, то правда, не люблю расставаться с вещами, — признала миссис Вейл. — Представляешь, мы с няней недавно, разбирая хлам на чердаке, нашли там нижнюю юбку, в которой шла под венец моя матушка, и галстук, в котором венчался твой отец! Ах, дорогая моя, сколько с этим связано воспоминаний! А еще я нашла там атласный пояс, в котором выезжала на свой первый бал. Трудно представить, но талия у меня тогда была восемнадцать дюймов[4]! Теперь-то уж, конечно, мне этот пояс не носить!

— Зачем же ты его хранишь? Ждешь, пока тонкие талии опять войдут в моду? — спросила Мона.

— Да нет, милая, что ты! Вряд ли мы когда-нибудь снова начнем затягиваться в корсеты — и слава богу! Но ведь никогда не знаешь, что может пригодиться — особенно теперь, когда мы на всем экономим. Из пояса можно сделать повязку на голову, или воротничок, или еще что-нибудь в этом роде… Так, погоди — куда же я засунула твой альбом?

Миссис Вейл открыла один за другим несколько ящиков в бюро времен королевы Анны и наконец в самом нижнем ящике нашла то, что искала.

— Вот он! — проговорила она. — Здесь хранится вся твоя жизнь. «Монин альбом» — так мы с няней его и называем. Начинается он с твоего рождения.

Миссис Вейл открыла альбом на первой странице и продемонстрировала вырезку из «Таймс», где сообщалось о рождении дочери у «Мэри, жены Стивена Торнтона Вейла, из Аббатства, Литтл-Коббл, Бедфордшир». Затем, быстро перелистнув страницы, перешла к ровным рядам открыток.

— Вот они все, — проговорила она, — и над каждой я поставила дату. Сена в сумерках — какая прелесть! Вид на Неаполитанский залив мне тоже очень понравился. Помню, как мы с твоим отцом проводили там медовый месяц. А вот Египет — целая страница, оттуда ты прислала много открыток. Тебе понравился Египет?

— Нет, — изменившимся голосом ответила Мона.

Но миссис Вейл, по-видимому, ничего не заметила.

— Мне тоже часто думается, что красоты Египта слишком уж преувеличивают, — заметила она. — А эта из Вены. Я всегда любила Вену, но теперь, когда ее захватили эти ужасные нацисты, боюсь, она никогда уже не станет прежней. А вот в Нью-Йорке ты меня разочаровала — прислала всего пару открыток, да и те самые обыкновенные. Неужто в Америке не на что посмотреть, кроме статуи Свободы и Эмпайр-стейт-билдинга?

— Это то, что обожают показывать иностранцам сами американцы, — ответила Мона. — Дай мне альбом, мамочка, я хочу посмотреть целиком.

Она взяла альбом, пересела по другую сторону камина и, положив тяжелую книгу себе на колени, принялась перелистывать страницы назад, к началу.

— Как я рада, что тебе понравилась моя придумка! — радостно проговорила миссис Вейл. — А я, бывало, говорю няне: вот представь, приедет к нам мисс Мона и мы все, что наклеили, ей покажем… Ах, да вот же он!

С этими словами она сдвинула диванную подушку и вытащила из-под нее недовязанный шарф.

— Так, на чем я остановилась… две изнаночных, две прямых. Представь, вчера пришлось три ряда распустить и начать заново!

Она продолжала болтать, не замечая, что дочь ее уже не слушает.

Мона быстро листала альбом: мимо фотографии из «Татлера» — «прелестная юная дебютантка из старинного бедфордширского семейства», мимо моментальных снимков с теннисного турнира, где она выиграла первый приз, мимо всего этого — к тому, что искала. Заголовки желтых газет, фотографии и длинные-длинные столбцы интервью.