Любовь & Война - Мелисса де ла Круз
Он склонился ближе, глядя прямо на нее, и на мгновение Элиза решила, что он собирается ее поцеловать. Она даже представила, как он наклоняется к ней, их губы встречаются, его руки обвивают ее талию…
Но затем с исключительно неромантичным хмыканьем Эрл вернулся к своему холсту, схватил кисть и ткнул ею в палитру, а Элиза с долей облегчения поняла, что, как и у всех прочих мужчин, его главной любовью была его работа.
Она не знала, чего в ней сейчас больше – облегчения или разочарования, но тут в мыслях у нее возник образ Алекса, и ее затопила нежность. «Какие же хрупкие создания эти мужчины, – подумала она. – Что бы они без нас делали?»
24. Если суду будет угодно
Здание городского суда
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
Март 1784 года
Внезапно после бесконечных проволочек день слушания оказался прямо перед ним.
Алекс готовился к нему месяцами. Он изучил все юридические тонкости вдоль и поперек. Он наизусть мог перечислить все прецеденты в Англии и колониях, а также несколько десятков различных – опровергающих друг друга – законов, принятых разными штатами, чтобы разобраться с проблемой лоялистов. Он знал историю Кэролайн и Джона Чайлдрессов от начала и до конца. И все же, по ощущениям, он словно вернулся в свой первый день в Королевском колледже, когда вошел в класс, не переставая думать о том, что он – недавно прибывший иммигрант, к тому же с заметным карибским акцентом и в поношенной одежде. Пусть он практиковал в Олбани целый год и не раз выступал перед присяжными, но сейчас не мог избавиться от тревожащей мысли, что оценивать будут не его аргументы или проделанную работу, а то, кем он сам является. Выскочка в мире богачей и знати. Подражатель.
Однако в зале заседаний на него снисходило умиротворение. Алекс наслаждался строгой простотой его линий: балки на потолке, панели на стенах – и то, и другое выкрашено в спокойный серо-голубой цвет – придавали залу сдержанный, элегантный вид в стиле греческого храма без всевозможных фризов, резьбы и обнаженных статуй. Сиденьями здесь служили массивные, прочные скамьи, сквозь простые арочные окна падали холодные лучи мартовского солнца. Даже полы были сделаны из плотно подогнанных планок, лак на которых вытерся до полупрозрачности, свидетельствуя о том, что шаги правосудия постоянно раздаются в этих стенах.
Но даже без всего этого он был очень удобен. Дело рассматривалось в мэрии, всего в паре шагов от его парадного крыльца.
Он пришел пораньше и ждал Кэролайн на ступенях перед входом, собираясь проводить ее в зал суда. Дело не получило освещения в прессе, но все равно шепотки и разговоры доносились до него со всех сторон. Герой войны Александр Гамильтон защищает лоялистку! Неужели он – один из этих тайных монархистов, который помогал сбросить власть одного короля просто затем, чтобы вручить власть другому, по своему выбору? Федералистов было вдвое больше, чем лоялистов, но у них было слишком много лидеров, поэтому ни один из них не имел большой власти. Но лоялисты остались совсем без лидеров и теперь плыли по течению. Если бы кто-то встал на защиту их интересов, он обеспечил бы себе безоговорочную поддержку трети населения страны. Возможности, которые давала такая власть – от дохода, до, повернись судьба таким образом, голосов, – были неограниченными. И все эти измышления о роли Алекса сводились к стройной, изящной фигурке Кэролайн Чайлдресс, ставшей не столько фокусирующей их линзой, сколько воронкой, в которую вот-вот хлынет неистовый поток. И Алекс хотел убедиться, что у нее достаточно поддержки, чтобы ее не смыло этим потоком.
По совету Алекса Кэролайн пришла в мэрию пешком, а не приехала в экипаже. Важно было, чтобы она не казалась излишне преуспевающей, словно разбогатела на британском серебре во время оккупации. Алекс также купил ей черное пальто. Еще важнее было, чтобы все, даже зрители, помнили, что она, в конце концов, вдова солдата, и неважно, за какую сторону сражался ее муж.
– Доброе утро, миссис Чайлдресс.
Женщина вздрогнула, прежде чем со всей серьезностью пожать протянутую руку.
– Мистер Гамильтон! Я не узнала вас в парике и мантии!
Алекс неловко улыбнулся и с трудом удержался от искушения почесать голову под плотным париком, закрепленным на его густой шевелюре. Он считал обычай носить судейское платье до нелепости формальным и архаичным – одним из британских пережитков – и, как Элиза, надеялся на их скорейшее упразднение из жизни американского общества. Но пока что обычай носил обязательный характер, хоть и не был законом, поэтому он позволил Элизе закрепить пыльный, дурно пахнущий парик на голове и припудрить его, после чего надел длинную шерстяную мантию черного цвета.
– Из нас вышла неплохая пара теней, – шутливо заметил он. – Хотя наденьте на меня шляпу, и, боюсь, я стану похож на сельского священника.
Если Кэролайн его и услышала, то отвечать не стала, лишь нервно ломала руки, глядя на людей, идущих по улице.
– Полагаю, в этом и есть назначение моего костюма, – продолжил Алекс. – Скрыть личность человека, кем бы он ни был, под покровом закона.
Кэролайн и это утверждение оставила без ответа. Она заметно нервничала, то и дело поглядывая на низкое, покрытое тучами небо.
– Боюсь, к обеду будет дождь, – тут же сменил тему Алекс, продемонстрировав свою самую обаятельную улыбку. Ее беспокойство было вполне понятным, но нервничающий клиент выглядит виноватым. А ему же нужно было, чтобы она производила впечатление спокойной, слегка печальной, обездоленной вдовы, а не жадной интриганки.
– Давайте поскорее зайдем внутрь, где нас защитят крепкие балки и опоры правосудия.
Вместе они миновали фойе и двинулись вверх по лестнице. Зал заседаний оказался уже на три четверти заполнен людьми. Здесь были свидетели с одной и с другой стороны, несколько человек с перекидными блокнотами и остро заточенными карандашами в руках походили на репортеров, но абсолютное большинство, безусловно, составляли зеваки. Судебные заседания привлекали бездельников не меньше, чем церковные службы. Людям любопытно было посмотреть на столкновение других людей с силой, дарующей жизнь и смерть, свободу и неволю, богатство и бедность. Иногда они приходили поддержать ту или иную сторону, но чаще их интересовал сам процесс.
Однако, судя по тяжелым взглядам, Алекс пришел к выводу, что сегодняшняя публика вовсе не беспристрастна. Что ж, в конце концов, они были в Нью-Йорке. Город семь лет находился под гнетом оккупации и следил за тем, как каждое утро тела его сынов, выброшенные ночью
