Любовь & Война - Мелисса де ла Круз
Она предпочла не делиться подобными мыслями, вместо этого заметив:
– Семнадцать картин. Сколько же времени вы провели в тюрьме?
– Чуть больше восьми месяцев. – Ральф произнес это почти с тоской, словно побывал в одном из южных штатов во время зимы и теперь вспоминал, как наслаждался солнцем и теплом. И действительно, он продолжил: – Должен, однако, признать, что тюрьма пошла мне на пользу в некотором смысле. Я никогда не был особо общительным, предпочитая компанию одного или двух достойных людей целой толпе знакомых. И за всю свою жизнь у меня никогда не было такого продуктивного периода.
– Да, я пытаюсь уложить это в своей голове. Вы работали над моим портретом почти месяц, и он был все еще «не вполне закончен», когда вас вчера выпустили. Так как, объясните, вам удалось написать шестнадцать – шестнадцать, я права? – за предыдущие семь месяцев?
Эрл пытался изобразить невозмутимость, но у него не вышло. По его лицу скользнула усмешка, быстро превратившаяся в широченную улыбку, а мгновение спустя он уже заливался хохотом. Его сотрясали настолько сильные раскаты смеха, что ему даже пришлось поставить бокал с вином на лакированный столик (к счастью, не пролив на него ни капли). Элиза изо всех сил пыталась поддержать его веселье, но никак не могла понять, чем оно вызвано.
– Боюсь, вы меня раскусили, – заявил он, как только снова смог говорить, то есть после того, как промочил горло добрым глотком вина и снова наполнил бокал. – Я тянул время.
– Тянули время? Хотите сказать, намеренно продлевали мои визиты?
– Продлевал удовольствие от общения с той, чей чарующий образ может затмить лишь ее очаровательный темперамент. Признаюсь, что под конец работы я готовил палитру с красками накануне вечером, чтобы они успели высохнуть к вашему приходу. Затем я возил сухой кистью сначала по ним, а затем по вашему портрету.
– Мистер Эрл, да вы негодяй! – заявила Элиза, лишь отчасти в шутку. – И не совестно вам было заставлять леди приходить в такое место? Неужели вы не опасались, что моему достоинству может быть нанесен урон?
Ральф пожал плечами.
– Не я предложил вам приходить туда, а ваш собственный муж. Если он был уверен в том, что ничего плохого с вами там не случится, я не видел причины, почему мне следовало считать по-другому. В конце концов, я джентльмен, а провел там немало времени. Я знаю, что леди более чувствительны…
– Следите за тем, что говорите, мистер Эрл, – предупредила Элиза, сверкнув глазами, – а не то миссис Резерфорд учует, какие реакционные идеи вы насаждаете, и вернется, чтобы рассказать вам о равноправии полов.
– Что ж, в этом случае миссис Резерфорд, определенно, займет мою сторону. Если мужчина может находиться в таких условиях, то сможет и женщина.
Элиза была вынуждена признаться самой себе в том, что ни разу за целый месяц посещений ей не принесли никакого вреда, и она решила, что это был интересный, даже познавательный опыт. К примеру, она была потрясена, когда узнала, что обитатели долговой тюрьмы, в отличие от обычных преступников, не попадают под опеку штата, а следовательно, штат не обеспечивает их существование. Дрова, еду и одеяла в холодные месяцы приносили друзья или члены семьи должника, иначе ему грозила смерть от холода и голода. Элиза решила, что такая система не только абсурдна, но и жестока. Человека, не способного оплатить долги, запирают без возможности получить достойную работу и заставляют влезать в еще большие долги, просто чтобы платить за свое содержание. У кредитора при таком развитии событий тоже было мало шансов вернуть себе деньги. Система была сугубо карательной. Это был очередной пережиток, привезенный из Старого Света, от которого, как надеялась Элиза, их страна избавится как можно скорее.
– Что ж, – заговорила она, – полагаю, теперь мне надлежит спросить, готов ли мой портрет на самом деле и можно ли его повесить на каком-нибудь видном месте. – Говоря это, она кинула взгляд на стену над каминной полкой, лишь теперь заметив, что висевшего там ранее зеркала в серебряной раме больше нет.
«О, Алекс! – воскликнула она про себя. – Ты все-таки вспомнил!»
– На самом деле, требуется добавить немного тени. Ваш наряд тогда был так слабо освещен. Я хочу отдать ему, и, само собой, вашему исключительному цвету лица, должное.
Она почувствовала, как к ее «исключительному цвету лица» добавляется румянец смущения, кивнула и отправилась наверх, чтобы сменить домашнее платье на розовый с серебром наряд. Он застегивался спереди, поэтому ей не нужно было звать на помощь Ровену, и она решила, что не станет надевать парик, если мистер Эрл того не потребует. Через двадцать минут после того, как отправилась переодеваться, она уже была внизу. Эрл приготовил свой мольберт и краски, предусмотрительно подвинув один из плетеных стульев, который не запачкался бы, случись краске капнуть.
И вот перед ней оказался портрет. Она уже не раз видела его вскользь, но мистер Эрл не позволял ей разглядеть его как следует – без сомнения, потому что скрывал, насколько он близок к завершению. Если наброскам удавалось передать ее дух, то портрет в своей потрясающей детальной реалистичности позволял этому духу обрасти плотью, дышащей и живущей.
– О, мистер Эрл! Он так прекрасен! – Она снова покраснела. – Это прозвучало очень тщеславно. Я хотела сказать, картина прекрасна, а не ее предмет.
– Не извиняйтесь за то, чем наградил вас Господь, миссис Гамильтон, – сказал Эрл, но при этом он, хмурясь, переводил взгляд с нее на портрет и обратно. – Чего-то не хватает. Чего-то – здесь. – И он махнул сухой кистью перед ее длинной обнаженной шеей и декольте. – Слишком много белого. Не хватает какой-нибудь черты. Знаю! – Он сунул руку в саквояж, в котором держал краски, и вытащил простую черную шелковую ленточку. – Если вы позволите, – сказал он, подходя ближе.
Элиза не знала, что он задумал, пока он не потянулся к ее шее и не накинул на нее ленточку, завязав ее простым бантом, концы которого ложились на ее грудь. Его прикосновения были ловкими, как у опытной горничной, и все же Элиза остро чувствовала на себе его взгляд, в котором сияло обожание, не свойственное ни одной горничной.
Она подумала было сказать, что мистер Эрл мог бы просто нарисовать эту ленточку, не добавляя ее к наряду, но промолчала из-за охвативших ее неловкости и смущения.
Он отступил назад и впился в нее взглядом, полным благоговения.
– Я собирался сказать, что в этой комнате отличный свет, но, глядя на вас, понимаю, что света здесь избыток. Моя кисть
