Невеста сумеречной Тени - Мари Дюкам
В голосе Катарины сквозит ненависть, которой я прежде не замечала. Украдкой смотрю на императрицу: безумный блеск в её глазах пугает не на шутку. Не могу поверить своим глазам. Куда делась хрупкая, болезненная женщина, с трудом оправившаяся после родов? Неужели она с самого начала водила меня за нос? Да что там, не только меня. Сколько же она притворялась, упиваясь своей болью, что и впрямь поверила в подобные воспалённые фантазии?
— Не все мужчины такие, — осмеливаюсь тихо возразить, рискуя вызвать гнев на свою голову. — Мой отец любит мою мать, сколько я себя помню…
— Но всё ли ты о нём знаешь? — перебивает Катарина. Ей не нужен ответ, она продолжает говорить с одержимой убеждённостью, которую ничто не может поколебать. — Уверена, если покопаться в его делишках, тоже вылезут малоприятные истории. Не хочу тебя расстраивать, Лия, просто чем раньше ты уяснишь, что безупречных мужчин не бывает, тем легче будешь проживать свой век. Увы, я выучила этот урок слишком поздно.
Мы проходим мимо свадебного платья императрицы, закрытого в стеклянном шкафу. Катарина останавливается перед ним, вынуждая меня тоже замереть. Она долго смотрит на роскошный наряд, прежде чем начинает говорить:
— Меня продали в Сиорию, как золотую овцу. Никто не спрашивал, хочу ли я этого, но даже если бы кому-то в голову пришла столь идиотская мысль узнать моё мнение, то я бы ответила, что очень горжусь оказанной честью. И это было правдой. Мне привезли портрет Стефана, я постоянно слышала разговоры, какой он мудрый для своих лет государь. Представляешь, в кои-то веки художник не польстил царской особе, и я даже не разочаровалась, когда увидела его у алтаря. Наоборот, влюбилась в него без памяти. — Императрица прикасается к стеклу, будто желая потрогать платье. — Я была очарована им, как и ты сейчас Эмилем. Наша первая брачная ночь прошла чуточку неловко, но он очень старался, окружил меня вниманием и заботой. Я думала, что у нас всё получится. — Её голос прерывается, она судорожно втягивает воздух, силясь успокоиться, но только ещё больше злится. — А потом были три выкидыша подряд. Знаешь ли ты, что это такое — потерять нерождённое дитя? Как я винила себя…
Катарина отнимает руку от стекла, оставляя на нём отпечатки. Моё сердце сжимается от сочувствия. Я смотрю на неё и словно заглядываю в пучину горечи и боли, в которых жила эта женщина. Несмело говорю:
— В этом нет вашей вины, госпожа, на всё воля богов.
— Именно, — зло отвечает Катарина, продолжая впиваться взглядом в платье. — Жаль, Стефан так не считал. Он нуждался в наследнике, и я со своим слабым здоровьем подводила его года за годом. Жизнь превратилась в пытку. Он приходил вечерами пьяный, брал меня, как шлюху в борделе, а на утро даже не извинялся. Когда я снова забеременела, то не хотела ему говорить, пока не пройдут первые месяцы, но от Софьи ничего не скрыть. Тогда он перестал появляться в моих покоях совсем, а я впервые в жизни поняла каково это, жить без него.
— Но теперь у вас есть сын… — пытаюсь направить её мысли в хорошую сторону, но тщетно.
Катарина презрительно усмехается.
— И он будет таким же, как его отец, как его дядя, как все мужчины на свете. — Она совсем не по-королевски плюёт на стеклянный шкаф и поворачивается ко мне. — Я делаю тебе одолжение, отдавая Эмиля в руки Луизы. Она сумеет отомстить за нас обеих так, чтобы вся Сиория запомнила, в чьих руках власть. И ты, Лияра, ей в этом поможешь.
— Я? — Голос вдруг охрип, приходится откашляться, прежде чем я спрашиваю: — Но что я должна сделать?
Катарина уводит меня прочь от платья в соседнюю комнату, где на изящной резной подставке хранится кинжал Света. Тёплый свет отражается от тусклой стали клинка, скользит по украшенной рукояти. Оружие, которым убили Адельбергов, внушает мне странный трепет.
— Когда-то его называли кинжалом Тени. — Катарина бережно дотрагивается до кромки. Клинок не затупился за годы простоя: императрица отдёргивает руку, и я вижу, как по её пальцу стекает капелька крови. — Когда им отняли жизнь и силу Адельбергов, его окрестили кинжалом Света, но ты, Лия, вернёшь ему прежнее имя.
— Как? — дрогнувшим голосом спрашиваю я, на самом деле зная ответ.
— Ты убьёшь им Эмиля.
Глава двадцать третья. Интерлюдия. Эмиль
После того, как меня, опутанного Тенью и на всякий случай связанного, бросают в затхлую камеру, я никак не могу вернуть контроль над собственным телом. Чёрные плети магии впиваются в кожу, болезненными иглами сковывают мышцы: ни пошевелиться, ни вздохнуть толком. Призыв Сияния не помогает: вместо привычно откликавшейся силы теперь пустота. Это похоже на чувство, когда забываешь какое-то слово — вроде бы вертится на языке, но поймать никак не выходит.
Делаю последнее усилие, пытаясь подчинить хотя бы Тень. Острая вспышка боли пронзает всё тело, стоит только сосредоточиться на запретной магии, и сознание меркнет, погружаясь в блаженную темноту.
Прихожу в себя, когда некто небрежно выворачивает мне руки. Двое стражников подтаскивают меня к стене, неуклюже заковывают кандалы на запястьях и, подёргав для уверенности соединяющую их цепь, выходят.
Боль отступает. Сначала я делаю неглубокий вдох, ощупывая границы новой реальности. Тело ноет, словно сутки таскался по лесам и полям: неприятно, но терпимо. Я осматриваю руки, ощупываю шею — никаких признаков магии. Тянусь к дару, и новая вспышка резью вгрызается в сердце, рвёт внутренности на части, но стоит только оставить Тень в покое, как боль отступает.
Вывод напрашивается очевидный: Луиза подчинила себе мой дар. Бред, и бред жуткий. Весь его опыт говорит лишь об одном: магия так не работает, пусть даже бы Луиза лично заразила меня Тенью, влив свою кровь мне в сердце. Если б усмирение чужого дара было возможным, он удержал бы Лию, не дал бы ей им воспользоваться, не дал бы убить Илону. Не дал бы испугаться и сбежать к Катарине. И тогда, возможно, всего этого тоже не случилось бы.
С губ срывается печальный смешок. «Хоть себе-то не ври», — мелькает горькая мысль. Отто был прав. Старый друг
