Элизабет Эссекс - Страсть и скандал
От этой мысли по коже пополз озноб. Что говорил отец? «Я жил с пистолетом в руке, и я готов умереть от пистолета».
Катриона не была готова умереть, и ее руки дрожали, когда она осторожными движениями отмеряла долю пороха и пуль. Но наконец все было сделано и оставалось лишь одно: надеяться на лучшее, на то, что никогда не придется пустить оружие в ход, — и убраться из резиденции как можно тише и быстрее.
Долгую минуту она колебалась, потому что ее терзало желание попрощаться с детьми. Поцеловать во сне младших, Джорджа и Шарлотту. Сказать Артуру, что он замечательный парень. Обнять милую Алису и сказать, что она любит ее. Так стояла она, разрываясь между любовью и инстинктом, который твердил: «Беги подальше и побыстрее, как только понесут твои ноги и твоя лошадь». Прочь от лейтенанта Джонатана Беркстеда и его злобными намерениями опорочить ее прошлое.
Инстинкт победил, но задержка дорого ей обошлась. Она тихо выскользнула из резиденции — прочь от Беркстеда и его извращенным представлениям о семейном счастье, прочь из дома, где полным-полно шпионов и доносчиков, — и быстро пошла по темным аллеям обнесенного стеной сада до неохраняемых ворот конюшни. Теперь, зная о платных соглядатаях Беркстеда, она настороженно смотрела вокруг новыми глазами, и в каждой тени ей чудился враг.
У нее никогда не было столь острого ощущения, что на нее идет охота. Слежка. Одно дело в Шотландии предполагать, что ее могут преследовать. И совсем другое — наверняка знать, что за каждым ее движением следят, чтобы донести.
Но кто стал бы заниматься подобным делом? Пожилой привратник, который всегда улыбался и махал ей рукой? Мальчики-конюшенные, которые так почтительно стояли поодаль, когда она выводила Питхар? Или мальчики-слуги, которые, казалось, были счастливы бежать по ее поручениям или относить записки Мине в старый дворец? А как же Намита, ее айя, которую наняли, чтобы прислуживать и следовать за ней тенью?
Так оно и есть. Намита следовала за Катрионой темными аллеями сада и нагнала ее в воротах. Айя то умоляла, то сыпала предостережениями.
— О, мэм! Что вы делаете? Вам нельзя выходить так поздно ночью, — рыдала она. — На улицах полно шакалов. Ждите беды!
Шакалы свободно разгуливали по дому, и ничего хорошего из этого тоже не вышло.
— Иди назад в дом, Намита. Ничего плохого не случится. — Ложь легко слетала с ее языка. — Хочу немного прогуляться в одиночестве. Я хорошо знаю дорогу через сад — могу пройти с завязанными глазами.
Намита не верила ее лжи.
— Куда вы пойдете с завязанными глазами, в темноте, с тяжелой сумкой в руках? — Айя цеплялась за руку Катрионы как репей. — Что мне сказать лорду сахибу, когда он обнаружит, что я отпустила вас одну ночью?
— А ты будешь отвечать только перед лордом Саммерсом, Намита? Кто еще платит тебе за услуги?
Намита поняла. Отрицательно качая головой, она все же избегала встретиться с Катрионой взглядом.
— Прошу вас, мэм, — умоляла она. — Бадмаш-сахиб, он…
— Да, я знаю. — Катриона хотела бы рассердиться, но понимала — полученные от Беркстеда гроши были существенным и желанным дополнением к скудному жалованью Намиты. И все же грустно было сознавать, что собственные слуги, которые помогали ей одеваться и знали сокровенные подробности ее повседневной жизни, продали ее Беркстеду. Мысль о том, что именно заставило Намиту это сделать, засела в желудке Кэт, как тугой холодный узел.
— Я бы предложила тебе больше, чтобы купить твое молчание, но не могу. — У Катрионы не было за душой ни пенса. — Поэтому скажи ему, что я ушла ночью. Скажи ему, что я ушла к Танвиру Сингху. Посмотрим, хватит ли у него духу преследовать меня.
От страха лицо Намиты стало пепельным, и она вцепилась в рукав Катрионы.
— О нет, мэм! Умоляю вас, не делайте этого. Ничего хорошего не выйдет. Ничего! Вас убьют в ночной тьме.
— Никто меня не убьет. — Беркстеду она нужна живой. И вся необходимая защита у нее имеется глубоко в кармане, вшитом в ее амазонку. Катриона вырвала руку у Намиты. — И я уйду.
Решимость привела ее в конюшню, и она вывела Питхар из стойла в одной уздечке — седло помещалось на полке, куда Катрионе с ее ростом было не дотянуться, а она боялась наделать лишнего шуму. Еще один грех вмешательства, который стоит приписать Беркстеду? И вот она выскользнула в ночь.
Торопливо пробираясь в тени деревьев к другому берегу реки, где располагался лагерь, Катриона чувствовала, как на смену подозрениям, которые она уносила из резиденции, идет совсем другое ощущение. Она без труда могла найти путь среди пыльных тропинок городской окраины и пустила Питхар быстрым галопом, так что никто не мог бы пристать к ней. Прекрасная лошадь была ее визитной карточкой, и ее узнавали — и кивающий нищий, и улыбающийся факир, которых встретила она по дороге. Все знали девушку-ангрези, друга Танвира Сингха, находящуюся под его защитой и покровительством.
Это было безумие. Головокружительное, пьянящее чувство, поднимающееся в ней с каждым биением сердца. Катриона понимала, что пути назад нет. Прощай, респектабельная и чопорная жизнь вдали от родины — не сможет она больше влачить эту упряжь. Что бы ни сказал Танвир Сингх — не важно, примет он ее или нет, — она не может вернуться назад. Вот азартнейшая из игр — поверить в искренность Танвира Сингха, когда он шептал ей, крепко обнимая возле гарнизонной стены: «Это настоящее! Все остальное — безумие».
Было бы большим безумием остаться и позволить Беркстеду распоряжаться ею, питаться лишь теми отбросами жизни, которые он соблаговолит ей бросить. Согласись Катриона на брак, предложенный ей дядей и Беркстедом, и остаток дней своих провела бы она в страхе и малодушных страданиях. Ничто не стоит такой жертвы — ни привилегии, ни репутация, ни семья.
В конце концов времени на запоздалые сожаления и страхи уже не осталось: она была на границе лагеря, раскинувшегося вдоль темного берега реки. Катриона нашла дорогу среди пестрого скопления разноцветных палаток и шатров, которые составляли караван, хотя никогда не бывала здесь ночью и тем более не приезжала сюда в одиночку. Она остановилась и стала ждать, чтобы замедлился жаркий ритм ее пульса, чтобы восстановилось дыхание. Тогда она смогла бы набрать в легкие побольше свежего вечернего воздуха, прежде чем соскочить на землю.
В центре лагеря факелы и жаровни выбрасывали в небо яркие языки огня; фонари превращали каждую палатку в сияющий изнутри разноцветный куб. Катриона предполагала, что мир Танвира Сингха состоит исключительно из мужчин — кочевое, почти монашеское существование, — и никогда не видела в его лагере женщин, приезжая сюда днем вместе с детьми. Но сейчас, ночью, казалось, тут повсюду женщины. Среди палаток и всадников сновали служанки. Замужние женщины держались возле своих мужей. Вдалеке слышны были звуки барабанов и ситара, позвякивали бубенчики танцовщиц.
