Эмине Хелваджи - Наследница Роксоланы
Как-то чуть неправильно толкнулась в днище волна. В тот же миг девушка все поняла, но это было даже не важно: Ламии выкрикивает команду гребцам, налегает на кормило так, что бугры мышц, кажется, вот-вот прорвут кожу, а Джанбек с Джанбал, без слов ощущая, что нужно сделать, перекладывают парус круче к ветру.
Шаик рыскнул в сторону, забирая мористее. Галера так маневрировать не может, она начнет поворот чуть позже, когда…
Нет, ничего она не начнет. «Итбарак» проходит над тем местом, где шаик с его малой осадкой недавно всем корпусом ощутил какую-то инакость волны, и словно бы спотыкается на полном ходу, в нелепом взмахе теряя увенчанные псоглавцами крылья парусов, с грохотом обрушивая на палубу реи.
Подводные скалы, по-кошачьи выпустив скрытые морской гладью когти, вцепились в брюхо пиратского корабля, вспарывая деревянную плоть обшивки, круша ребра шпангоутов…
– Мы можем… – со странной неуверенностью спрашивает кто-то. Кажется, тот, кого Бал еще на лодке определила как старшего кюрекчи.
– Нет, – отвечает рыцарь послушания. На лице его скорбь, но голос тверд. – Ничего мы не можем сейчас.
О чем они говорят? О том, чтобы подойти ближе и перебить, сколько получится, барахтающихся в волнах пиратов, потому что берег не так уж далек и многие имеют шанс доплыть до него, а кого-то даже и захватить в плен, вот уж поделом им будет? Или о возможности спасти, подобрать на борт кого-нибудь из галерных гребцов? Ведь это тоже пленники, собратья по несчастью тех, кого сегодня расковали и вывели на верхнюю палубу! Их ли вина, что за них не был собран выкуп…
Но, Джанбал осознает это не хуже, чем рыцарь послушания, действительно ничего они не могут сейчас. На утлом суденышке. С измученной, израненной командой (те, кто сидел на веслах, сейчас лежат вповалку: силы оставили их сразу, едва стало ясно, что погоня окончена). Да еще вплотную к каменной гряде, которая опасна не только для глубоко сидящих в воде кораблей.
Что ж. Лучше так, чем все равно короткая и уже совсем без проблеска надежды жизнь в цепях, под плетьми, в смраде и полумраке гребной палубы. Галерная, каторжная жизнь. Огрызок ее.
Про себя Бал точно знала, что предпочтет смерть такому огрызку. Как видно, старший кюрекчи тоже мысленно примерил на себя участь кандальника, прикованного к галерному веслу, – и, помрачнев, молча кивнул.
– И кто ж ты таков есть, отрок?
Вопрос был задан по-роксолански.
Перед тем для близнецов Джан пролетели несколько очень наполненных минут, в течение которых их внимание целиком занимал Пардино. Стрела вошла ему под переднюю лопатку, скользнула вдоль бока, не пробив грудную клетку, – и там увязла. Вытащить ее не получалось. Джанбал нащупала острие – оно было совсем неглубоко, под кожей, – и сказала, что даже пробовать нечего: наконечник, кажется, зазубрен. Смертельно разбередит рану.
Воистину пиратская стрела.
Тогда поступили иначе: сестра обняла зверя за голову, гладила, целовала, нашептывала в ухо утешения – а брат выбрал момент и коротко налег на хвостовик стрелы, протолкнув ее насквозь. Пардино только мяукнул жалобно, как котенок, хотя котенком его Бал и Бек никогда не видели, он ведь на четыре года старше их. Ну, терпи, терпи, кистеухий, тебе от роду дано девять жизней, одну ты потратил в ту ночь, когда наш отец потерял кончик пальца, другую – в ночь, когда был спасен отец Айше… а вот сейчас – третью, но у тебя еще целых шесть остается, всем бы нам так!
Наконечник действительно щерился двумя рядами невозвратных шипов. Джанбек склонился над рысью и, вплотную припав лицом к окровавленной пятнистой шерсти, зубами перекусил тонкий черенок древка вплотную к ране. Джанбек тут же выдернула то, что осталось от стрелы. Пардино снова вскрикнул жалобным, почти человеческим голосом – и вдруг шевельнулся гораздо свободнее, ощутив, как из тела ушла смерть.
Терпи, родной. Терпи, наш самый любимый. Совсем немного осталось, сейчас станет легче.
Они в четыре руки торопливо перевязали зверя, уже чувствуя и замечая, что рядом стоит кто-то, причем, кажется, не один. А потом и прозвучал этот вопрос…
Бал огляделась по сторонам. Медленно поднялась на ноги. Брат пока так и остался сидеть: он сейчас держал на коленях обмякшего Пардино, не мог его оставить.
Гребцы по-прежнему в основном лежали там, где их свалила усталость: шаик шел под парусом. Но четверо уже нашли в себе силы встать. И среди них – некто старше средних лет (впрочем, Бал знала о себе, что до сих пор, «по-детски», не очень умеет определять возраст тех, кто миновал пору юности: то ли три дюжины лет человек прожил, то ли четыре), но крепкий и жилистый, как просмоленный канат. Впрочем, иные на галерах и не выживают.
Со старым сабельным шрамом на щеке. И с обнаженной саблей в руке.
Кажется, это он же ранее, еще на «Итбараке», обратился к Бал по-роксолански. И вот теперь снова…
Поймав ее взгляд, устремленный на саблю, этот человек смутился, убрал клинок за спину. Девушка как-то сразу поняла все: сабля не для угрозы, просто он сегодня добыл ее в бою, без ножен, вложить оружие некуда, вот оно и осталось в руке. А без сабли – нет уж, отныне никогда. Разве только когда за весло сегодня брался, откладывал ее. Но и то она была совсем рядом.
Отвечать, однако, надо. А ошибиться в ответе никак нельзя. Потому что эти спасенные с галеры, да и команда барона Фондерцу – кроме нанятых кюрекчи, среди которых, правда, и Бек, и Ламии… Так вот, все это товарищи по несчастью, а сейчас вдобавок братья по оружию. Но вообще-то они воины. Сейчас – вооруженные. Только что сорвавшиеся с цепи в самом прямом смысле. Вражеские воины, потому что хотя Каторжный Паша – враг основной, ближайший и единый, все равно ведь он – пират Блистательной Порты… а бывшие пленники с Портой воевали ранее, да и в грядущем, наверное, будут… Объяснить же недавним галерникам что-то насчет мести потомкам Хюррем тем более вряд ли получится.
Тогда, в схватке на палубе, многотелый дэв определил их с Айше как своих. Но теперь он распался, и требуется новое подтверждение. Ведь если по чести, девушки на корабле Каторжного Паши были, конечно, пленницами, но совсем иначе их там содержали, чем галерных кандальников. Братом по оружию Бал для них стала лишь час назад.
Братом… или сестрой?
– Я – Георгий Ковынский, шляхтич с гербом и девизом! – это ответила не она. Ее брат, Джанбек, стоял сейчас плечом к плечу с ней, выпрямившись во весь рост (теперь он был на полголовы выше Бал), а рядом с ним, с трудом утвердившись на шатких лапах, поднялся окровавленный Пардино. – А тот, о ком ты спрашиваешь, – мой младший брат, Тарасий Ковынский. И его нареченная, о которой даже мне, родной крови, лишнее спрашивать неуместно, а уж тебе, пан, и подавно.
