Эмине Хелваджи - Наследница Роксоланы
– Ковынский… – Человек со шрамом смерил парня задумчивым взглядом, потом скользнул глазами по лицу Бал, безусловно, узрел сходство и вновь повернулся к Беку: – Не слыхал. Твой герб?
– На лазоревом поле – летящая утка, вправо, с поднятыми крыльями и золотым перстнем в клюве. Извини, пан, но в описании гербов я не силен.
– Отчего же, вполне.
Джанбал украдкой перевела дух. Счастье, что этот дотошный шляхтич, признав Бека старшим братом, только его и расспрашивает. Она-то в последнее время о маминой семье услышала и догадалась столько, что хоть забывай обратно: больше, чем можно поверить. А об отцовском роде знала не более чем до побега. По сути, лишь то и знала, что не нужно о нем лишнего спрашивать.
– Твой девиз?
– «Здибик!»[15]. Гербу он не соответствует: сам знаешь, пан, это бывает. Зато…
И Джанбек демонстративно положил руку на голову зверя. Тот прищурился. Бал видела, до чего Пардино сейчас тяжко и больно, насколько серьезно он ранен, – и осознание этого буквально рвало сердце; но остальным могло казаться, что огромный кот лишь слегка оцарапан и готов к бою. А какова пардовая рысь в бою, они видели совсем недавно.
Вот пусть так и кажется дальше.
– Еще как бывает. – Человек со шрамом скупо улыбнулся. – Скажем, вот я – Желислав Осморг, и шляхетский девиз нашего рода – «Геральт!»[16], а герб наш именуется «Сренява»: на лазоревом поле – волнистая серебряная перевязь…
Желислав Осморг вдруг замолчал, как видно осознав, до чего неуместны сейчас геральдические упражнения. Коротко, но уважительно кивнул сперва Бал, потом Беку.
– Прости меня, юный пан Тарасий. И ты не таи зла, Ежи Ковынский. Благородных шляхтичей видно сразу. – Он чуть шевельнул правой рукой, должно быть намереваясь показать движения крыжовой рубки, но тут же остановился: в руке по-прежнему была сабля, а после такого разговора саблей размахивать точно не стоило. – Но после того, как твой брат, его невеста и его… здибик были на пиратском корабле желанными гостями… во всяком случае, так могло показаться… да и имя у твоего брата схизматское, и его дева сердца под турчанку ряжена была… Прости и ты меня тоже, панна…
Окончательно смутившись, Осморг поклонился еще и Айше, которая настороженно прислушивалась к их разговору. Та не ответила, лишь пальцы ее судорожно сжались на груди, еще плотнее запахивая кафтан.
А вот Джанбал сочла нужным ответить, разом выплеснув почти все, что знала о прошлом отца, чьим именем сейчас назвался Бек, ей оставив… второе из имен.
– Имя мне было дано в честь отцовского побратима, – холодно произнесла она, – пожертвовавшего ради побратимства своей жизнью. Сдается мне, пан Желислав, что в таких случаях о вере не спрашивают.
– И сейчас тоже спрашивать не надлежит. Тем более что святитель Тарасий почитаем и в Риме, – столь же холодно завершил их разговор подошедший сзади барон Фондерцу. Нет, это непроизносимо-насмешливое прозвище к нему сейчас не подходило вовсе, да и прежде, получается, для него оснований не было. Капитан. И здесь, на этом малом суденышке, и вообще для всех них, пока они вместе. Рыцарь послушания ордена госпитальеров, мальтийской его части.
Он-то заговорил сейчас на латыни, но, как видно, ранее прислушивался к роксоланской речи и понимал ее. И Желислав Осморг вновь коротко склонил голову, признавая капитанское право барона.
– Мы еще отнюдь не достигли безопасных вод, – сказал капитан. – Ты, – переходя на турецкий, повернулся он к Ламии, угрюмо смотревшему на них всех от кормила, – ступай к парусу, пусть тебя у руля кто-нибудь сменит, Кунош или Вукол. И правь куда правишь: в море мне тебя ничему учить не приходится. Ты, юноша, – это было сказано Джанбеку, – пока лучше приляг, нам твое мореходное чутье вскоре понадобится, а как еще один раненый ты нам вовсе ни к чему, у нас их и так-то хватает. Поэтому ты, Ковынский-младший, со мной: поможешь делать перевязки. И твоей дамы сердца это касается, если она такому обучена. Лучше бы – да. Остальным, кто цел, отдыхать сидя, на гребных скамьях, и быть готовыми по команде взяться за весла. Кто не цел – на нос. Включая, да, Ковынского-старшего.
И сам, даже не оглянувшись, чтобы проверить, следуют ли за ним Бек, Бал и Айше, перешел на нос шаика, где уже лежали двое тяжелораненых.
Джанбал хотела сказать, что она нужнее у паруса, что как от подручной Ламии от нее будет сейчас больше толку, чем как от помощницы во врачебном деле. Что мастерством перевязок Айше владеет лучше ее.
Но ничего подобного она не сказала – и послушно проследовала за капитаном.
8Вот тут точно скажем: не читайте этих строк, правоверные, равно как и гяуры. Это все равно что подглядывать.
Все превозмогает любовь. Но разве вы этого не знали ранее и так?
Ступайте лучше по домам, правоверные, и вы, гяуры, тоже ступайте. Ваши жены и возлюбленные истомились по вам. Ибо время уже позднее, а вы, едва затеплились первые лучи рассвета, как сели за эту книгу, так и оторвать глаза от страниц не можете, седалища же – от сиденья. Ступайте, утешьте тех, кто любит вас, иначе не видать вам в грядущем блаженства, даже будь вы записными праведниками. А назавтра, едва блеснет заря, принимайтесь за чтение снова. Только фажр, утренний намаз, прочитать не забудьте, если вы действительно правоверные, ибо чем тогда вы лучше гяуров?
Да, вот еще: о мести тут маловато будет сказано, во всяком случае, сравнительно с любовью. Но это лишь до поры. Кто раскрыл эту книгу с мыслью прочитать о том, как свершилась (или не свершилась) месть и какие испытания выпали юным героям и героиням на пути свершения оной, раскрывайте завтра снова – и не будете разочарованы.
* * *Бал плыла саженками – и с рук ее срывались снопы зеленоватых искр. Она это заметила не сразу, а лишь когда повернула обратно к берегу: туда-то плыла по лунной дорожке и от сияния все равно рябило в глазах.
Море светилось. Девушка знала, что такое иногда бывает, но прежде не видела и потому как-то не очень поверила самой себе.
Нырнула, держа глаза открытыми. Поверхность воды над головой призрачно мерцала – но это, конечно, лунный свет играл на ней. «Или ты всходи, или я взойду…» – так, кажется, говорил этот прекрасный юноша… А сама вода была темна.
Бал шевельнула рукой – и увидела, как от этого движения заискрились, заблестели вокруг крохотные самоцветные точки. Вспыхнули – и тут же погасли.
Значит, все правда. Мало же она знает о море… Пока жила с семьей в Амасье, знала не меньше, чем брат. Они все же «дети реки» были, но и в морские вояжи их, случалось, кто-нибудь брал. Отец, Ламии или тот старик, которому Ламии приходился сыном. Имя его, Баратав, меж чужими называть не следовало, прозвище «Пеговолосый» – тоже. Впрочем, близнецы Джан застали его уже не пегим, а совсем седым.
