Вера - Алиса Клима
Все снова стали смеяться, но тут Клавка воспрянула.
– Но тогда нам надо дисфертифицироваться!
– Диверсифицироваться, Клава, – погрозила шутливо пальцем Инесса Павловна. – Объясни нам.
– Дело – вот какое, – снова начала Клавка важно. – Я ведь представляю сферу, так сказать, торговли. Значит, нам надо привлечь кого-то из сферы услуг, то есть предлагаю первую кандидатуру Ангелины, на воле известной как работник сферы услуг, то есть проститутка.
Губина не выдержала.
– Это что же, граждане заключенные, вы такое предлагаете? Комитет направлен на борьбу с антисоветчиной, а вы проституток в его члены рекомендуете! Григорий Александрович!
Ларионова это все немало забавляло.
– Сядьте, товарищ Губина, – приказал он ровным голосом. – Среди уголовников вы вряд ли найдете приличные профессии. А ты, Клава, разъясни народу, зачем тебе представитель из сферы, м-м-м, услуг.
Клавка оживилась.
– Так тут все ясно, товарищ, то есть гражданин начальник. Ангелина и вся их, ну, сами понимаете, группировка, – немного засмущалась Клавка, понимая, что говорит о проститутках лагеря, среди которых числилась, по ее мнению, и Анисья, – ну, словом, граждане – работники сферы услуг – не приобщаются к труду в лагере, помимо основной деятельности с гражданки. Даже Муся Плахова, а ее за мокруху повязали, и то нам плакаты помогала рисовать. А гражданки-проститутки – тунеядки. Дормоедствуют и паразитируют в прямом смысле на человечине. Так вот я думаю, что Губина, то есть гражданка Губина, сама понимать должна, что исправительная работа им только на пользу будет – статью за тунеядство никто не отменял! И потом, Гелька – эстет, от нее толк в оформлении может быть. Я все сказала.
Ларионов оглядел заседающих.
– А вы что думаете, гражданка Александрова? – сказал он с иронией в голосе.
Ирина пожала плечами.
– Я поддерживаю Клаву. Я думаю, из всех «работников сферы услуг», – подчеркнула она тоже иронично последние слова, – Ангелина подходит для работы в Комитете больше всего. А что ей делать, мы придумаем.
Ларионов усмехнулся.
– Тогда я утверждаю это предложение. А как насчет второго кандидата?
Клавка подскочила.
– Мужика надо, Григорий Александрович! У нас их всего двое, не считая вас.
Женщины засмеялись и одернули Клавку.
– А что? – прищурилась Клавка. – Вот граждане инженеры у нас есть, а нам нужен прораб, кто-то, чтобы считать умел – в нашу пользу. На зоне есть Фимка – аферист Замоскворецкий по кличке Главбух, – он вам такие сметы подобьет! Уж Фимка дебет с кредитом сводить умеет – сам «железный Лазарь» позавидует.
Было решено, что Ангелина и Фимка войдут теперь в Комитет от уголовников, и на этом заседание было закрыто.
Когда женщины вернулись в барак, они увидели Анисью – ее по приказу Ларионова выпустили из изолятора. Ее прежде цветущее лицо выглядело усталым и злым; не было в нем былой наглой и веселой уверенности, словно красота ее всегда зависела только от внешних обстоятельств; и как только эти внешние обстоятельства изменились в худшую сторону, красота ее тоже стала меркнуть. С потухшими глазами лицо ее казалось измученным лицом средних лет женщины, некогда блестящей и красивой.
Ирина почувствовала жалость к ней, и снова в ней всколыхнулось негодование на Ларионова. Как вероломны мужчины! Как легко они отказываются от старых привязанностей, стоит появиться новым. Как мог он хотеть ее доверия, поступая так со своей любовницей?
Женщины в бараке встретили Анисью в молчании, разглядывая опальную фаворитку, которая теперь была такой, какой она себя чувствовала – униженной, брошенной женщиной с прошлым проститутки и унылым будущим. Ирина дернулась, но почувствовала, как ее держит рука Ларисы Ломакиной.
Ирина выпростала руку и подошла к Анисье, снимавшей косынку и тулуп (как странно, смешно и жалко смотрелся теперь на ней этот меховой тулуп; в этой убогости барачной жизни он выглядел как насмешка над хозяйкой). Ирина дотронулась до плеча Анисьи.
– Анисья, – сказала Ирина твердо, но в ее голосе чувствовалась вина, – мне очень жаль, что так получилось…
Анисья резко откинула руку Ирины и посмотрела на нее, злобно улыбаясь.
– Нужна мне больно твоя жалость, – устало вымолвила она. – Радуйся, добилась своего, теперь он – твой, да надолго ли? Придет на твое место получше, он и тебя бросит в собачник.
Ирину огорчили слова Анисьи. Анисья была не способна понять ее и поэтому не могла простить, хотя прощать ее было, в сущности, не за что.
– Ты неправа. Между нами ничего не было и не будет. И я считаю, что он обошелся с тобой несправедливо, – все-таки решилась сказать Ирина.
Анисья хмыкнула сквозь зубы и залезла на вагонку. Ангелина, Раиса и Надя тоже сидели молча; они никогда не видели Анисью такой поникшей и слабой.
– А вот что случается, когда люди задирают нос на пустом месте, – громко сказала Клавка. – А кто-то насмехался, когда я сказала, что у майора сердечко дрогнуло…
– Ну-ка! – заголосила тут же из угла вездесущая Балаян-Загурская.
– Девочки, прекратите, – строго сказала Инесса Павловна. – Все это кончится новой потасовкой, и нас в этот раз накажут.
Ирина постояла еще недолго и пошла к себе, не в силах больше выносить эти унижения.
– Нам есть о чем поговорить, – громко объявила на весь барак Инесса Павловна.
– Кто стал опять сорить? – прокряхтела Баронесса с вагонки.
Женщины захихикали. Инесса Павловна объявила всем о решениях Комитета и Ларионова о назначении Клавы председателем и, главное, о предложении Клавы включить в Комитет Ангелину. Ангелина, не оправившаяся еще от метаморфоз, произошедших с ее приятельницей, растерянно хлопала глазами. Другие женщины-уголовницы стали возмущаться, почему не предложили их, но Клава, воспользовавшись возросшим авторитетом, указала им на место и разъяснила, что это было окончательно решением Ларионова, а не Комитета.
Ангелина восприняла эту новость вяло. Ирина была уверена, что включить ее в Комитет было поспешным решением Клавки, но спорить не стала. Она знала, что Ларионова будут раздражать постоянные административные изменения, и считала, что было важно сконцентрироваться на существенных вопросах. Главное, в чем она была уверена: Ангелина не будет мешать.
Жизнь в лагере постепенно стала казаться обыденной для всех новеньких. За два месяца пребывания в лагпункте они поняли, что человек может привыкнуть ко всему, ко всяким лишениям и жестокости. Единственное, к чему никто не мог привыкнуть, – это голод. Несмотря на сносные нормы питания «на бумаге», на деле все постоянно чувствовали недоедание. Это происходило оттого, что люди много и тяжело работали на воздухе и к тому же продукты приходили нередко некачественные. По накладным все было правильно, а по факту продукты воровали на всех
