Невероятный сезон - Ивз Розалин

Она поцеловала его, а когда отстранилась, губы Адама были восхитительно розовыми, а дыхание – прерывистым. Калли почувствовала странную смесь гордости и нежности: она могла так влиять на мужчину, которого обожала.

– Нам придется подождать некоторое время, – сказал Адам. – Я не смогу обеспечить нас, пока мне не исполнится двадцать четыре, то есть примерно через три года, а тебе еще нет восемнадцати.

– Я готова ждать, если это означает, что смогу быть с тобой, – ответила Калли. Она изучала открытое, улыбающееся лицо Адама, и ее сердце раскрылось. – Однажды ты сказал, что я не должна целовать кого-то другого, пока помолвлена с тобой.

Адам приподнял бровь.

– Ты оспариваешь это?

Калли постаралась придать лицу как можно более чопорное выражение.

– Нет, сэр. Но поскольку я не собираюсь целовать никого другого, считаю, вам придется поцеловать меня снова.

Адам засмеялся и наклонился. Все еще улыбаясь, Калли ответила на его поцелуй.

Это, думала она, и есть счастье. Не будущая возможность, а нечто такое, что есть сейчас. И с Адамом, она надеялась, будет всегда.

XXX

Узнай собственное счастье

Согласно данной точке зрения в отношении водорода, следует, что среди прочих горючих веществ требующие наименьшего тепла для горения могут гореть в более разреженном воздухе, чем те, которые требуют большего тепла.

Примечание Грации: Возможно, мне не стоит развивать ассоциации о горючих телах, вызванные этим замечанием.

Улыбаясь, Грация положила на туалетный столик письмо от Калли. Сестры Обри не собирались возвращаться в Лондон в этом сезоне: Калли решила остаться дома рядом с Адамом, да и слухи о Талии еще не утихли. Но Грация не могла сердиться на них. Калли была счастлива, ее слова почти светились со страницы, которую она полностью исписала, и этого было достаточно. Талия снова начала писать стихи. Она приложила копию одного к письму Калли, ее дикие каракули разительно контрастировали с аккуратным почерком сестры.

Взгляд Грации зацепился за часы, стоявшие на туалетном столике. Боже, неужели уже столько времени? Она опоздает. Грация начала подниматься, когда вспомнила о прическе. Точно. Она поднялась в комнату, чтобы привести в порядок волосы, но отвлеклась на письмо и забыла об этом.

Дело не в том, что она считала внешность мерилом ценности человека. Конечно, нет. Но она собиралась на проводимые по четвергам лекции Королевского общества и не вынесла бы, если кто-нибудь – особенно некто Л. М. – увидел бы в ее неряшливости признак эмоционального расстройства. Или, что хуже, посчитал бы это неуважением к ученому сообществу.

Она раздумывала, стоит ли ей идти. Никто не стал бы винить ее. Скорее всего, никого за пределами ее семьи это даже не взволновало бы. Но она по-прежнему хотела посвятить жизнь естественным наукам и не могла допустить, чтобы возможность неприятной встречи с мистером Левесоном помешала ей.

Папа любезно предоставил в ее распоряжение экипаж и грума, а горничная Мэри сопровождала ее. Грация затаила дыхание, когда вошла в лекционный зал, ожидая, что без мистера Левесона ей запретят быть здесь, но, хотя она поймала на себе несколько хмурых взглядов, никто ее не остановил.

Сэр Эдвард Хоум начал читать лекцию о прохождении яйцеклетки из яичников в матку у женщин, и Мэри почти сразу заснула, хотя Грация не могла понять, как возможно заснуть, слушая такую захватывающую лекцию. Сэр Эдвард Хоум рассказал, как открыл яйцеклетку, и, хотя Грации было жаль служанку, которая умерла ради того, чтобы его открытие стало возможным, лекция показалась ей увлекательной. Подумать только, наука лишь сейчас начала понимать женскую анатомию! Конечно, для функционирования рассматриваемой части не требовалось понимания – иначе в мире возникла бы острая нехватка детей, – но было странно и волнующе найти собственное тело объектом для научного исследования.

Грация запоздало осознала, что несколько джентльменов, стоявших рядом, украдкой бросали на нее взгляды. Некоторые открыто пялились, неодобрительно сдвинув брови.

О, боже. Ей казалось, она привела волосы в порядок. Но не слишком деликатно пригладив их, она убедилась, что с прической все в порядке. Тогда почему… О, возможно, они считали, что женская анатомия, особенно такая интимная, была неделикатной темой для молодой леди? Но это абсурд. Если у нее есть яичники, конечно, она может слушать лекцию о них.

Рисунки, которые демонстрировал лектор, тоже показались ей увлекательными. Грация пожалела, что не может рассмотреть их внимательнее, но, когда лекция закончилась и слушатели поднялись, она обнаружила, что между ней и докладчиком стоит мистер Левесон.

Его присутствие, возможно, и не помешало ей прийти сюда, но намерение избегать его оказалось гораздо сильнее, чем желание увидеть яйцеклетку вблизи.

Грация обернулась, обнаружив, что Мэри проснулась от шума, и потянула ее за руку, чтобы заставить встать и вый-ти из зала. Мэри запротестовала.

– Что-то горит, дорогая? Не надо так меня тащить.

Наконец, они выбрались из толпы, и колотящееся сердце Грации начало успокаиваться. Они проскользнули в отделанный мрамором холл и направились к ведущей вниз лестнице, чтобы выйти на улицу, где их должен был ждать грум.

Они почти подошли к экипажу, когда она услышала свое имя.

– Мисс Элфинстоун!

Мистер Левесон.

Она притворилась, будто не слышит его. К сожалению, ее горничная не была столь же искусна в игнорировании неприятностей.

– Мисс Элфинстоун, – прошипела Мэри, дергая Грацию за рукав. – Этот джентльмен зовет вас.

Та не остановилась.

– Мисс Элфинстоун! – снова позвал мистер Левесон.

Мэри схватила Грацию за запястье, останавливая. Та вздохнула и обернулась.

Мистер Левесон спускался по лестнице, чтобы присоединиться к ней. Их двухнедельная разлука не сделала его менее привлекательным, скорее Грации было жаль, что они расстались, и ее предательское сердце дрогнуло, когда он подошел. Она хотела прижаться к нему, ощутить его тепло, вдохнуть знакомый сандаловый одеколон, но приходилось держать себя в руках.

– Мисс Элфинстоун, я надеялся поговорить с вами. Могу проводить вас домой?

Грация бросила тоскливый взгляд на экипаж отца. Лучше бы она прошлась до дома на руках.

– Прошу, – сказал он.

Что-то в простоте его просьбы тронуло ее больше, чем могли бы витиеватые возражения.

– Хорошо, – согласилась она, подозревая, что пожалеет о своем решении. – Полагаю, вы можете присоединиться ко мне.

– Я бы предпочел разговор наедине, – сказал он, глядя на горничную. – Мой экипаж неподалеку, а мой грум – осторожен.

Грация не отвечала.

– Прошу, – повторил он.

Она вздохнула и отправила Мэри домой в экипаже отца, велев сообщить маме, что планы поменялись. Мистер Левесон предложил ей руку, и она по привычке приняла ее, тут же пожалев об этом. От такой близости его тепло разлилось по ней и принесло с собой прилив жара, не имевшего ничего общего с температурой его тела, а связанный с ее. Черт возьми, почему физические ощущения управляются не интеллектом, а телесными реакциями? Если бы это зависело от нее, она реагировала бы только тогда, когда разум указывал на необходимость этого. Хотя, поразмыслив, она признала, что некоторые действия – например поцелуи – стали бы гораздо менее приятными, будь они исключительно рациональны.

– Вам понравилась лекция?

– Понравилась, – ответила она. – Хотя, признаю, я нахожу странным, что в наших собственных телах еще так много того, что мы не понимаем. Как легкие узнают, когда нужно набрать воздух, или почему сокращается сердце? Как получается, что мои глаза моргают рефлекторно, но я также могу открывать и закрывать их по собственному желанию?