Невероятный сезон - Розалин Ивз
Адам находился рядом, и все было правильно.
Когда это возникло, чувство, что Адам – ее дом?
Или оно всегда было с ней, напоминание о ее детском преклонении перед героем, которое она спрятала от самой себя, когда решила, что он принадлежит Талии?
Калли осознала, что любит его, в тот момент, когда отдала ему карточку Талии, когда его внимание переключилось с нее на сестру. Как всегда. Как, вероятно, и будет. Она провела пальцами по гладкой поверхности стола, широко расставив их, как пластины веера.
Две вещи она знала наверняка.
Она не могла выйти за Генри.
Не тогда, когда любит другого. Если бы ее чувства не были затронуты, возможно, она с чистой совестью согласилась бы на этот брак. Но зная, что Генри предложил ей свое сердце – или, по крайней мере, она так считала, – она не могла решиться на брак, в котором не в силах была ответить тем же. Может, через год или пять лет. Но не сейчас.
Она не могла выйти и за Адама, не тогда, когда ему все еще не безразлична Талия. Маленькая эгоистичная часть ее шептала: «Почему бы и нет? По крайней мере он станет моим». Но рациональная ее часть понимала, что так она лишь причинит себе боль. Как сможет она провести всю жизнь, наблюдая, как любимый мужчина загорается, увидев рядом другую? Лучше остаться одинокой, посвятить себя тому, чтобы помогать папе с его приходом, а маме с детьми.
Лучше позволить Адаму найти счастье с кем-то, кого он действительно любит.
Тетя Гармония, вздыхая, вернулась в комнату.
– Кто-то должен написать вашим родителям.
– Позвольте мне, – сказала Калли. Внезапно ей больше всего на свете захотелось оказаться дома. Обнять маму, посидеть за столом в кабинете папы и послушать, как он говорит о работе. – Еще лучше, если вы позволите мне поехать к ним и передать новость лично.
– Возможно, так будет лучше. Я разбужу Грацию. Она может сопровождать тебя. Осмелюсь предположить, ей пойдет на пользу пара дней вдали от Лондона, учитывая, как здесь идут дела.
Калли вернулась наверх собрать вещи в дорогу.
Но прежде чем подойти к гардеробу, присела к письменному столу.
Ей нужно написать два письма. Одно – Генри Солсбери.
И другое – Адаму.
XXIV
Постоянное и болезненное напряжение
Грация
У Lumbricus terrestris нет сердца, а органы аэрации расположены не внутри, а состоят из небольших боковых клеток с наружным отверстием.
Сэр Эверерад Хоум, «Философские труды Королевского общества»
Примечание Грации: Если бы у Homo sapiens отсутствовало сердце, можно было бы его разбить?
Карета с грохотом прокатилась по дорожной колее, и с колен Грации слетел научный журнал, а сама она чуть не упала на Калли, сидевшую напротив.
– Ты в порядке? – спросила Калли.
– Да, – ответила та. – А ты?
– В порядке, – сказала Калли.
Никто из них не умел врать. Но в данный момент Грация готова была смириться с ложью. Она хотела говорить о своих проблемах не больше, чем кузина – о своих. Она откинулась на спинку сиденья и сунула журнал в сумку. Почему она решила, что это может ее утешить? Хотя это и не были «Философские труды Королевского общества», каждая страница, каждый аргументированный научный трактат напоминал о катастрофе, в которую она превратила свою жизнь.
Она вовсе не надеялась, что мистер Левесон влюбится в нее так, как она влюбилась в него. Но хотела сохранить дружбу с человеком, чьи беседы и наблюдения сделали ее жизнь богаче. Теперь она разрушила и это.
Вдоль дороги мелькали деревья, но Грация их почти не замечала. Она видела деревья, растущие вдоль главной аллеи Воксхолла. Видела покрасневшее от гнева лицо мистера Левесона. Она заново переживала каждое мгновение той ужасной ночи.
Он вел себя тихо и сдержанно за ужином в саду, и Грация, чувствуя его настроение, но не до конца понимая – или, возможно, боясь понять, – тоже была молчалива. Никогда прежде она не проводила более неприятного времени в его обществе, включая их первую ссору.
После ужина они присоединились к ее родителям, чтобы посетить ротонду. Грация даже не могла вспомнить, как выглядело то здание. Все, что она помнила, это то, что, пока ее мать ходила вокруг, издавая восторженные восклицания, мистер Левесон положил руку ей на плечо.
– Могу я поговорить с вами наедине? – спросил он. В его взгляде не было и намека на теплоту.
С замиранием сердца Грация отошла с ним по одной из уединенных дорожек – достаточно далеко от ротонды, чтобы их не услышали, но достаточно близко, чтобы избежать скандала. Она все еще видела маму.
Мистер Левесон сунул руку во внутренний карман и вынул бумаги.
– Не потрудитесь объяснить это?
Грация взяла их, и все запутанные, недосказанные фразы, вертевшиеся у нее на языке, забылись. На листах черным по белому читались слова, выплеснутые ею в порыве страсти после того, как разразился скандал с Калли. Критика «Л. М.».
– Где вы взяли это? – спросила она, осознав, что это – неправильный вопрос, едва он слетел с ее губ.
– Один мой друг принес мне копию корректуры. Хотел знать, что я об этом думаю. Что я сделал, чтобы заслужить подобное презрение?
Грация не могла сглотнуть ком в горле. Бумаги в ее руках дрожали, слова расплывались перед глазами. Тихим голосом она спросила:
– И что вы об этом думаете?
– Что меня надули. Я сразу узнал ваши обороты речи… даже без «Г. Элфинстоун». Я не должен был верить вам. Вас забавляло добиваться моего интереса, насмехаясь у меня за спиной?
– Я никогда не хотела… Не представляла, что это вы. Не в тот момент, когда писала отзыв.
Но мистер Левесон был в ярости: если он и видел, что ее оправдания справедливы, то не признал это.
– А потом? Когда показывал вам статью? Вы могли предупредить меня.
– Я собиралась… – начала Грация, но замолчала. Почему она не сделала этого? Потому что боялась такого разговора. – Я пыталась отозвать свой отзыв, но они только посмеялись надо мной.
– И вы не подумали, что я мог бы добиться в этом вопросе большего успеха?
Горячая надежда охватила ее.
– А вы могли бы?
Мистер Левесон выхватил у нее бумаги и швырнул на землю.
– Если бы вы сказали об этом с самого начала,
