Эмма Драммонд - Танцовщица
— Сейчас вы будете иметь дело со мной, и я потружусь дать вам урок, который вы нескоро забудете.
Стряхнув с рукава руку Вивиана, Феннимор презрительно сказал:
— Нет ничего, чему бы мог научить меня ублюдок, кроме того как, стреляя во врагов, убить вместо этого двух моих людей.
Потеряв над собой контроль, Вивиан ударил его по лицу с такой силой, что на щеке Феннимора остался белый след, который медленно краснел, в то время как сам Феннимор стал мертвенно бледным. Все вокруг замерли в оцепенении.
— Вы пожалеете об этом, — выдавил из себя Феннимор. — Клянусь Богом, вы пожалеете об этом!
Все еще во власти эмоций, Вивиан был готов вцепиться ему в горло, если бы тот сделал хоть одно движение в его сторону. Несколько человек положили ему руки на плечи, но Вивиан одним недовольным движением скинул их. Он думал только о мести. Но Джон Кинсон решительно встал между ними.
— Ради Бога, ребята, он уже здесь, — прошипел он. — Держите себя в руках, здесь принц Уэлльский.
Даже в нынешнем своем состоянии Вивиан заметил, что центром внимания в комнате стал кто-то еще. Он повернул голову к главному входу и увидел рядом со старшими офицерами полка представительного человека средних лет, который должен был стать их следующим монархом.
Тео Феннимора приветствовали как друга королевской семьи. След от удара все еще алел на его щеке. Вивиан, конечно, не удостоился такого дружеского обращения и на протяжении всего визита боролся с чувством, что наказан и стоит с доской, привязанной к спине. Он знал, что разбудил сегодня опасного врага.
— Уходите, — сказал профессор Гольдштейн. — Вы просто тратите мое время и свои деньги. Уходите и возвращайтесь только тогда, когда решите, что вы действительно желаете учиться пению. То, что вы делаете сейчас… вы открываете и закрываете рот, как рыба в кастрюле, и производите на людей столько же впечатления.
Профессор нетерпеливо всплеснул руками.
— Уходите! Я не желаю, чтобы мое имя связывалось с такими звуками.
Лейла покорно покинула его дом. Она действительно пела плохо и невыразительно. Верхние ноты были слишком пронзительны.
Был ранний сентябрь. Лейла медленно брела по залитым солнцем улицам, пока не достигла парка Святого Джеймса, куда и свернула, погрузившись в успокаивающий мир роз, лужаек и прохладной воды. Позволив себе роскошь хоть на время выкинуть все мысли из головы, она прошла по узкой тропинке. Вокруг нее раздавался смех детей, играющих в мяч или плетущих венки, кряканье уток и всплески воды, когда эти неуклюжие птицы на своих перепончатых лапках выкарабкивались на берег. С эстрадной площадки вдалеке неслась музыка.
Она обожала розы: желтые, огненно-красные, белые, бархатно-малиновые. Ей попадались кусты, сплошь покрытые маленькими раскрывшимися цветками. На других были редкие крупные бутоны с плотно прижатыми лепестками.
Лейла смотрела, как утки ныряли в поисках пищи, затем снова появлялись на поверхности, сверкая каплями на оперении. Она с улыбкой наблюдала, как они выкарабкиваются на берег, чтобы в тени прибрежных ив почистить клювом перья. Лейла проходила мимо благородных дам в кружевах и шляпах, одетых в серые костюмы кавалеров, молоденьких девушек в муслиновых юбках, гувернанток в синих платьях и белых накрахмаленных передниках, толкающих коляски со следующим поколением английских пэров, мимо солдат в выходных мундирах, прогуливающихся со своими возлюбленными или в поисках оных. Мимо маленьких мальчиков в матросских костюмчиках и девочек в кружевных платьях, соломенных или льняных шляпках и с маленькими разноцветными зонтиками в руках. На длинном поводке прогуливалась собака; маленький мальчик вертел обруч, а девочка толкала деревянного цыпленка на палке, который, когда крутились большие колеса, кивал головой и хлопал крыльями. Затем появилась вторая собака, и между псами завязалась драка. Обруч задел седобородого джентльмена, сидевшего на скамейке. Цыпленок свалился. Раздался лай, строгие слова мальчику и плач по поводу цыпленка. Через некоторое время все пришло в порядок, и воцарился прежний покой.
Лейла шла походкой из «Прогулки», притягивая взгляды отдыхающих. Ее забавляло внимание, которое прохожие обращали на ее кисейную блузку с высоким воротником, строгую кремовую юбку с фиолетовым шелковым поясом и большой розой из газовой материи на талии слева, на огромную кремовую шляпу с фиолетовой вуалью. На короткое время она позволила себе стать тем, кем она хочет, и никто не мог разрушить ее иллюзий. Она представила себя партнершей Франца Миттельхейтера в самом знаменитом шоу театра Линдлей. Она, Лейла Дункан, знаменитое оперное сопрано. Затем эти мысли на несколько мгновений сменились другими: она — Лейла Вейси-Хантер, обожаемая жена мужчины, которого она не в силах забыть.
Переходя через мост, Лейла остановилась и посмотрела вниз на серебристую гладь озера, лишь кое-где нарушаемую рябью от проплывающих птиц. Она на мгновение дала свободу своим чувствам, но теперь возвращалась в суровую реальность. Элегантная женщина, на которую устремлены взгляды прохожих, — это Лили Дункан, жена однорукого, грубого солдата, не имеющего работы и, по-видимому, не собирающегося ее искать. Она была законная супруга несчастного, ревнивого человека, у которого индийские дикари и… горничная, ставшая актрисой, отняли гордость.
Френк был дома уже три месяца, превратив ее жизнь в кошмар своими гадкими разговорами и еще более гадкими мыслями. До последнего дня она надеялась, что он не приедет. Лейла поехала в Тилбери встречать пароход, потому что не могла допустить, чтобы он поехал к Кливдонам и стал требовать адрес своей жены. Еще больше она боялась, что он придет в театр.
Они встретились, как два чужих человека. Она узнала его, потому что он был единственный пассажир без руки, а он ее вообще не узнал. Ей было стыдно вспоминать о первых часах их встречи. У нее не было выбора, кроме как взять его в свой подвал. Тут-то и начался настоящий кошмар. Это было все равно что взять с улицы бродягу и быть вынужденной жить с ним. Это был ее дом, ее вещи, за которые она заплатила свои собственные деньги… и в этом доме была всего одна спальня. Френк был ошеломлен и взбешен. В первый же день она отвергла его, и в последующие месяцы ничего не изменилось.
Нахмурившись, она смотрела вниз, на воду под мостом. Когда она жила у мисс Бейтс, гувернантки на пенсии, ее брали в церковь каждое воскресенье и учили произносить целые куски из Библии. После отъезда мисс Бейтс она попала к священнику, и ее религиозное расписание неимоверно уплотнилось. Тем не менее Лейла никогда не молилась и не думала, что там есть кто-то, кто слышит ее слова. Единственное, что она вынесла из пребывания в доме священника, — совесть. Вот эта совесть теперь и губила ее жизнь.
