Жюльетта Бенцони - Графиня тьмы
— Менье! Возможно, вы его еще помните. Он был поваром в Тюильри, а потом отправился сюда за королем опять же в качестве повара, а с прошлого года заменяет шефа Ганье. Он так любит наших маленьких принца и принцессу и, зная о набожности Ее Королевского Высочества, в лепешку разбивается, но достает ей рыбу по пятницам и по другим дням, дозволенным церковью. Мы с ним встречаемся на рынке и болтаем… Она не успела договорить, как в дверь тихонько постучали. Мадам Клери побежала отворять, и изумленному взору Лауры предстало странное существо. Немного кособокое, с животиком, на коротеньких ножках, но улыбающееся и со шляпой в руке. Существо, которое по-свойски заявилось в дом, звалось гражданином Лепитром.
— Мой дорогой друг! — закричал он с порога. — Я «причесал» песню, которую мы вчера сочинили, и думаю…
Его редкой красоты голос, глубокий и мелодичный, вдруг сорвался.
— Мисс Адамс? — вымолвил он, восстановив дыхание. — Клянусь Фукидидом, вы к нам вернулись!
— Ну да, вы же видите! Так ведь и вы, кажется, тоже!
Она коварно наслаждалась замешательством бывшего преподавателя словесности коллежа д'Аркур, в котором удивительнейшим образом уживались безграничная преданность монархии и неукротимый страх. Это из-за его трусости, доходящей до паники, 7 марта 1793 года провалилась попытка Батца и шевалье де Жарже вызволить всю королевскую семью из Тампля, где гражданин Лепитр служил комиссаром. Паника так сильно подействовала на Лепитра, что у него поднялась высокая температура, и он слег. И все же только благодаря ему они с Луизой Клери смогли поселиться в ротонде с самого начала заточения Людовика XVI с семьей. Но сейчас под насмешливым взглядом Лауры лицо его поочередно приобретало все оттенки радуги, и молодой женщине даже показалось,
что он вот-вот сбежит. Тогда она встала перед дверью, преградив ему путь. Он умоляюще посмотрел на мадам Клери:
— Я… я попозже зайду! Я позабыл… мне тут нужно…
— Да сядьте, наконец! — приказала королевская арфистка, беря его за руку. — Столько воды утекло с того пагубного дня, о котором подумали вы оба, не лучше ли предаться теперь лишь добрым воспоминаниям? Правда, Лаура? Добавлю, что вновь занять эту квартиру мне удалось лишь благодаря Лепитру, а теперь мы с ним вдвоем служим верой и правдой нашему общему делу.
— Не мне вас упрекать! — вздохнула лжеамериканка. — Увы, я думаю, что судьбы короля и королевы были предопределены…
Она протянула Лепитру руку, а он взял ее в свои и задержал. Его собственные руки дрожали.
— Если бы вы только знали, как меня поносили! — простонал он. — Но меня обуял такой страх… О, как мне стыдно!
— Не надо об этом вспоминать! У вас появилась возможность загладить свою вину…
— Вы хотите сказать, нужно устроить побег ма… маленькому королю? — выдохнул он, уже снова находясь во власти панического страха.
— Нет, успокойтесь! Я думаю, его судьба также в руках господа. А мне бы хотелось помочь его сестрице. И вот для этого, милая Луиза, я и пожаловала в Париж в надежде снять квартиру, если получится, в ротонде. Сдается тут что-нибудь?
— Не думаю. Но отчего бы вам не переехать ко мне? Мы с вами хорошо ладили, а квартира хоть и не выросла, но не уменьшилась в размерах! Кстати, вы тоже могли бы участвовать в наших маленьких концертах!
— Я не решалась просить вас об этом, — растроганно ответила Лаура. — Спасибо. Завтра же перееду… конечно, при условии, что буду нести свою часть расходов… на аренду, еду и прочее…
— Охотно! Признаюсь, я небогата, и ваша помощь… будет встречена почти с такой же радостью, как и вы сами!
Когда через некоторое время Лаура покинула этот дом, дождь уже лил как из ведра, но окно снова было открыто, и голос гражданина Лепитра выводил как нельзя более подходящую для этого момента арию Гретри[50] «Вооружитесь благородною отвагой…».
Она раскрыла зонт и, перепрыгивая через лужи, направилась к ближайшей стоянке фиакров. На следующий день она с маленьким чемоданчиком уже возвращалась в ротонду, чтобы ожидать здесь подходящего момента для осуществления своего замысла по спасению принцессы. На этот раз, правда, ее сопровождал Жуан, которому было поручено впредь поддерживать связь между Тамплем и улицей Монблан: приносить, когда понадобится, вещи и доставлять новости. Питу же вновь оказался в тюрьме. Его обвиняли в сговоре с вандейцами[51] господина де Шарета, но ему удалось передать Жуану, чтобы друзья не волновались: у него имелись солидные связи, и к лету он надеялся оказаться на свободе…
Жизнь обеих женщин упорядочилась с такой легкостью, что Лауре показалось, что она вновь идет по проторенной дорожке, попадая ногами в свои старые следы. Они музицировали, читали газеты, а Лепитр или Жуан приносили городские новости. Сейчас, когда гильотина уже практически не угрожала честным парижанам, бретонец не видел ничего опасного в той жизни, которую предпочла его хозяйка. Даже наоборот, ему казалось, что с этой милой мадам Клери Лаура была ограждена от экстравагантных выходок Батца. Впрочем, о нем все еще не было слышно…
Странное дело, хотя, наверное, это было связано со зловещей тенью башни Ордена тамплиеров, откуда августейшие пленники были отправлены на смерть, но в этом уголке создалась совершенно особая атмосфера. Здесь было тихо и спокойно, не в пример гудящему вокруг большому городу, оказавшемуся во власти демонов недовольства из-за нищеты, которую никак не удавалось победить, хотя Баррас так старался доставить пшеницу и дать парижанам хотя бы хлеба. Что и говорить, дворянские особняки уже были разграблены, опустошены, но и это еще не все: в Париже появились целые улицы, лишенные обитателей, где посреди выпотрошенных и разрушенных, а то и полусгоревших, некогда красивых особняков и домов бродили лишь бродячие собаки да сновали полчища крыс.
Народ страдал, и страдал он прежде всего от горького разочарования: люди так верили, что кончина Робеспьера положит конец их несчастьям! На границах, правда, уже воцарился мир (пока еще, конечно, робкий и непрочный): в апреле в Базеле был подписан мирный договор с Пруссией и Испанией, в Гааге — договор с голландцами, а в январе де Шарет в замке Жюнэ согласился на перемирие в Вандее. Но в Париже ситуация была иной. Конвент, раздираемый противоречиями, все силился, несмотря на частые вспышки народного гнева, сохранить завоевания революции, которая уже, несомненно, утратила свою значимость. Народ требовал возвращения законов 1793 года, которые предоставляли ему, по крайней мере, иллюзию власти. Роялисты постепенно все выше поднимали голову, начиная сводить счеты с убийцами и мародерами. Тальен, несмотря на балы, проводимые в своем доме, опасался худшего, а Баррас, воспользовавшись временным присутствием генерала Пишегрю, подумывал, не вызвать ли сюда всю армию или хотя бы ее часть, чтобы обеспечить безопасность тех, кто заседал в Тюильри. За последние пять месяцев трижды доведенная до отчаяния толпа врывалась в ворота старинного дворца. В конце концов подобные атаки уже стали привычными. Былые столпы пошатнулись.
